Образы и ляпы

Картина Алексея Учителя «Пленный» вызвала полемику, похожую на ту, которую два года назад спровоцировал фильм Алексея Балабанова «Груз 200». Последняя схватка состоялась в только что записанной программе «Закрытый показ», которая вскоре выйдет в эфир.

История, рассказанная в «Пленном», такова. Моторизованная колонна российских войск в Чечне попадает под обстрел и останавливается. Рация повреждена, и двое наших солдат отправляются в ближайшую воинскую часть за подмогой. Командир части отказывается послать подкрепление и говорит связным взять пленного, который «знает тропы» и может вывести колонну «хоть назад, хоть вперед». Пленным становится миловидный юноша-боевик, с которым солдаты идут назад. Постепенно враги сближаются и начинают видеть друг в друге людей. Но когда на пути внезапно появляется отряд моджахедов, возникает опасность, что юноша может выдать своих конвоиров...

В сущности, перед нами прямолинейный фильм с традиционной моралью: война ужасна, ибо ставит людей в бесчеловечные условия, в которых приходится убить другого, чтобы выжить самому. Профессиональный его уровень достаточно высок: он снят Юрием Клименко (премия «Белый слон» за лучшую операторскую работу года), озвучен мастером звукошумовых симфоний Кириллом Василенко, разыгран талантливыми актерами (особенно хочется отметить Вячеслава Крикунова с Петром Логачевым в ролях связных) и динамично срежиссирован Алексеем Учителем. Короче говоря, в картине хороши все составляющие – за исключением военных и сюжетных.

То, как показаны боевые действия, вызывает недоумение почти у всех, кто знаком с военным делом – кто воевал, служил в армии или всего лишь проходил военную подготовку. Вопросы начинаются с мелочей – почему в боевой обстановке герои носят автоматы дулами вверх, а вооруженных и обученных боевиков ловят и вяжут как овец? И кончаются серьезными смысловыми претензиями – почему командир части не сообщает своему командованию о том, что колонна заблокирована? Почему посередь пути бойцы вдруг забывают про необходимость вызволить колонну и пытаются обменять пленного чеченца на пленного русского? И так далее.

На все перечисленные вопросы режиссер многократно отвечал одно и то же: «Я не стремился к документальной точности – меня интересовали не военные детали, а человеческие отношения». А когда его спрашивали: «Разве интерес к человеческим отношениям исключает фактическую достоверность?», следовал выпад: «На съемках присутствовали опытные военные консультанты, и у них это не вызывало возражений. Неужели вы лучше их знаете, как бывает на войне?!» Вместо ответа по существу постановщик разил оппонентов безымянными и безгласными авторитетами.

Более тонко поступали защитники фильма из критического цеха. Они ссылались на условность всякого произведения искусства. Советовали своим оппонентам видеть целое, не обращая внимания на частности. Говорили, что художника надо судить по законам, им самим над собою признанным. Что документальная точность не имеет значения, потому что важно другое – образность, пафос, атмосфера.

Против образности никто не возражает. Против жанровых условностей в жанровых же фильмах – тоже. Когда в боевике шестизарядный револьвер стреляет восемь раз, это очень мало кого смущает. Но для чего нужно игнорировать фактическую и логическую достоверность в фильмах, явно претендующих на реалистичность? Какой ущерб она может нанести образности? Какой смысл в том, чтобы раздражать множество сведущих и думающих людей откровенными ляпами и элементарной непродуманностью? Неужели продюсерам картины выгодно, чтобы эти зрители отговорили от похода на «Пленного» своих знакомых и сбили его кассовые сборы?