Гербарий страхов

Для русского взгляда, воспитанного на мясистом авангарде 1910–1920-х годов, Клее, чье становление приходится на то же самое время, кажется сухим и педантичным. Он словно бы воплощает все стереотипы о швейцарцах: замкнут, расчетлив и бережлив в средствах. Однако под внешней невозмутимостью, как это часто бывает с интровертами, клокочет вулкан страстей. Именно эти выплески лавы более всего и интересны на московской выставке.

Творческий путь господина Клее кураторами на первый взгляд очерчен очень ясно. Сначала подростковое увлечение натурой, копирование женевских пейзажей и экспрессивное рисование в анатомическом классе. Потом, когда швейцарец прошел вместе с Василием Кандинским горнило Мюнхенской академии, в нем пробудилась страсть к абстракции. К формальным поискам в искусстве прибавляются еще научные теории, которые художник развивает во время преподавательской работы в Баухаусе. Наконец, после бегства из фашистской Германии и во время страшной болезни Пауль Клее обретает свой стиль на сочетании архаического примитива и экспрессии.

Впрочем, когда начинаешь всерьез входить в выстроенную кураторами систему, ей (как у всякого художника) активно сопротивляются произведения, вся она слегка трещит по швам. Например, в разделе «Путь к абстракции» работы 1910-х годов активно перемешаны с графикой 1920-х, так что путь этот изрядно затянулся.

Стоит сказать, что Клее в отличие от более известного однокурсника Кандинского никогда не отдавался абстракции целиком. Намеки на натуру у него сохранялись и в рисунках, и в тематике картин. Даже там, где картина распадется на разноцветные пятна, название «собирает» все воедино – оказывается, перед нами «Клумба» (а не какая-нибудь «Композиция № 7»). Один из самых симпатичных мотивов в «раннеабстрактный» период – это циркачи. Здесь как раз и намечаются подступы к детскому рисунку, с которым будет ассоциироваться стиль художника. Цирк у Клее – это не тела, а трапеции, подпорки, веревки, канаты, балки и палки, то есть сплошные линии, которые превращаются в чертежи и паутины. Рядом с циркачами находится изящнейший рисунок «Парижская комета», который хранится в ГМИИ, – над абстрактной Эйфелевой башней парит еще один кататоходец с огромной головой.

К сожалению, один из самых интригующих разделов Клее раскрыт очень схематично. Речь идет о его попытках «поверить алгеброй гармонию», то есть выстроить научную теорию творчества, основанную на разных схемах и чертежах. То, что Пауль Клее видел себя не столько художником, обмазанным краской и топящим меланхолию в стакане абсента, а именно ученым, показано и в его ранних рисунках. «Размышляющий художник», «Творящий художник» – это если и не чиновник, заполняющий формуляры, то явно кто-то из среды естествоиспытателей. Методичный сбор гербариев, ведение книг учета своих произведений, построение геометрических фигур роста природы, создание спектральных шкал цветов... Из всего этого можно было бы вывести захватывающие параллели. Но кураторы все проговорили скороговоркой, разложив в витринах микроскопические листики.

Последние разделы – это Клее перед Первой мировой, когда мрак его картин сгущается, в них проникают образы насилия и смерти. И это при том, что как раз в это время он дрейфует к «детскому рисунку». На поверку эта детскость оказывается страшной сказкой о конце цивилизации. Одни только названия работ – «Смерть и огонь», «Пленник с решеткой» – никак не тянут на новогодний утренник. Поэтому «Мир глазами ребенка» – далеко не самое веселое зрелище. Швейцарцы всегда были здравомыслящими людьми.