Канкан по-австрийски

Зал, где представлена коллекция работ Анри Тулуза-Лотрека, зрителя поражает сразу. После белых больничных коридоров Музея Леопольда, напоминающих наши безликие махины хрущевских времен, ты оказываешься прямо в танц-зале знаменитого парижского театра «Мулен Руж» столетней давности. Картины развешаны на двух ярусах, которые имитируют ложи знаменитого кабаре. Здесь повсюду красный бархат, позолоченные колонны, выгнутые перила, а со стен за тобою наблюдают завсегдатаи заведения. Поразительно, что эффект присутствия в «Мулен Руже» на венской выставке куда как сильнее тех впечатлений, что доставляет новомодный фильм «Мулен Руж» с Николь Кидман и Эваном Макгрегором.

Кураторы экспозиции прошли прямо по тонкой линии, которая отделяет музейное глубокомыслие от музейной же безвкусицы. Еще немного, и они бы свалились в канкан и развлекательность – стоило добавить музыки, театральной мишуры и приделать куда-нибудь наверх мельничные крылья. Но в том и отличие выставки от фильма Бэза Лурмана: здесь не «Мулен Руж» сам по себе, а его образ, созданный художником – глубже и... трагичней. В конце концов именно по афишам и портретам Тулуза-Лотрека теперь воссоздается стиль богемной жизни бульвара Монмартр. Если не сказать больше – воссоздаются людские пороки перед катастрофами ХХ века.

Едва ли не сразу после открытия «Мулен Ружа» в 1889 году за Лотреком здесь закрепили отдельный стол. Почти пять лет художник ежевечерне направлялся в кабаре, растворяясь среди таких же прожигателей жизни, как он сам, и делая бесконечные зарисовки. Биографы художника проливают умилительные слезы над судьбой этого отпрыска одной из самых богатых и знатных французских семей. Они пишут, мол, из-за детских травм, превративших его в урода (из-за переломов ног после падения с лошади в 14 лет он прекратил расти, а аристократическое кровосмешение вызвало массу патологий), Тулуз-Лотрек находил утешение на самом парижском дне среди проституток, циркачей и алкоголиков.

Оно, конечно, так – и про «уродство», и про «дно». Но главное достоинство рисунков Лотрека не в их «документальности». Они создавались на

грани реализма и гротеска:

остро схваченные детали доведены до плакатности, в них слились классика и сумасшествие, позаимствованное у его друга Ван Гога. В них, если говорить высокопарно, апокалипсис души и искусства перед началом ХХ века.

Собственно, и сам «Мулен Руж» – эта адская мельница – современниками воспринимался как пощечина «приличному искусству». Ведь что такое кабаре, как ни пародия на балет? Здесь зрители становятся участниками шоу, весь зал превращается в огромную массовку, а танцовщицы призваны изображать вечный оргазм. Кстати сказать, одновременно с «Мулен Руж» в Париже возникли еще две перспективные «пародии»: одна на архитектуру – Эйфелева башня, построенная как раз в 1889 году, другая за четыре года до башни – пародия на театр и живопись – первый кинопоказ «живых картин» братьями Люмьер на бульваре Капуцинов.

Когда-то духовный наставник Лотрека художник Эдгар Дега пытался заглянуть в расщелину между высоким искусством и жизнью: он изображал балерин кордебалета (крыс, как их называли) во время репетиций. Балетные па его танцовщиц походили на уродливые судороги или на движения скаковых лошадей. Тулуз-Лотрек довел эту линию до абсурда, прибавив к рисунку стиль японской гравюры, превратив балерин в клоунесс.

Кажется, в оперной столице, в буржуазной и респектабельной Вене, образы Лотрека должны смотреться чужеродно. В Вене как будто не было канканов и парижской разнузданности. Желание затаить темные стороны и скрыть сексуальность породили здесь фрейдизм. Однако и в классической Вене начала ХХ века маятник нравов раскачивался ничуть не меньше, чем в Париже: с одной стороны звучал великий Моцарт, с другой – пошлый Штраус, с одной – пропагандировались идеалы высокой философии, с другой – зверский нацизм.

Что же до сегодняшней России, то залы исторических музеев и картинных галерей здесь пока пустуют только потому, что шедеврами у нас просто не умеют заинтересовать публику. У нас почему-то забывают, что любое, пусть даже величайшее произведение искусства для зрителя будет чужим и неинтересным, если не рассказать его историю и не найти в этой истории занимательную интригу.