Актер Александр Олешко

– Александр, готовился к встрече с вами и обратил внимание, что в вашей биографии крайне мало интервью, в которых идет речь о театре. Мне кажется, это несправедливо, поскольку всё, что вы делаете на эстраде и на телевидении, безусловно базируется на театральном опыте...

– Вы абсолютно правы. В театре артист узнает себя, свои возможности. Только в театре есть условия для того, чтобы стать мастером своего дела. Когда у Фаины Раневской в ее единственном телевизионном интервью замечательный критик Наталья Крымова спросила: «А над чем вы сейчас работаете?», Фаина Георгиевна ответила: «Я работаю над собой».

Осмелюсь сказать, что я постоянно работаю над собой, хотя зрителям кажется, будто я существую в том жанре, который не предполагает глубокого самоанализа, копания, какой-то исследовательской работы. Да и, наверное, знать всю закулисную сторону нашей профессии никому не нужно...

– И тем не менее она ведь есть.

– Лет восемь назад, когда я играл еще в театре «Современник», мы с Мариной Нееловой оказались на премьере у Константина Райкина в «Сатириконе». И после спектакля она предложила пройти к нему в гримуборную. Я был потрясен тем, как два по-настоящему великих, грандиозных актера, у которых состоялась жизнь, в течение полутора–двух часов после спектакля говорят о театре, задавая друг другу вопросы, сомневаясь, рассуждая о том, что где-то что-то не получается. «А почему не получается?», «А как сделать лучше?» – это лишь малая часть того, что я услышал.

Сжавшись в уголке дивана, я понимал, что присутствую при исторической (для моей судьбы) встрече, которая еще раз показала, что в нашей профессии нет того дня, часа или минуты, когда ты можешь сказать: «Я все знаю, я все умею, я все могу». Это бесконечная анфилада комнат, которая открывается, открывается, открывается, а там новый поворот – непредвиденная сложность, очередная задача... Каждая роль – это начало новой жизни, это работа абсолютно с чистого листа – процесс очень интересный, иногда мучительный, но иногда и благостно счастливый.

– Вообще творчество – оно ведь как дыхание. Все время на выдохе работать очень тяжело, а у вас съемка за съемкой, гастроли, концерты...

– Кто-то, глядя на меня со стороны, бросает периодически: «Многостаночник». Кто-то говорит: «Остановись уже, успокойся»... Когда я берусь за что-то новое, стараюсь доводить это дело до конца, жить и работать честно. С полной самоотдачей. Моя жизнь складывается из калейдоскопа самых разных путей. Сначала я думал, что будет одна дорога, потом вторая, потом третья. Но, несмотря на то, что появились различные ответвления и творческие магистрали, кольцевые линии и развязки, мечтой моей остается театр. Корневая система моя в театре. Я абсолютный вахтанговец Щукинской школы. И то, что я играю в течение одиннадцати лет в Театре Вахтангова (и теперь уже не считаю нужным искать другого дома, а мечтаю остаться там и войти в труппу), – это абсолютно осознанное решение.

Поймите правильно: это вовсе не значит, будто я умоляю достоинство тех театров, в которых прежде играл. Я с огромной любовью отношусь к Театру сатиры, куда меня по окончанию Щукинского училища за ручку привел Александр Анатольевич Ширвиндт. Конечно, я благодарен тем десяти годам работы и учебы, когда жизнь моя была связана с «Современником», потому что это дом со своей историей, со своими легендами, со своим почерком... И то, чему научила меня Галина Борисовна Волчек, пригождается мне по нынешний день, причем не только в театре.

– Например?

– Например, очень часто на ее репетициях можно услышать слово «энергия». Из меня Волчек выбивала любую вялость и неуверенность. Со стороны это тоже может показаться жестоким, а иногда забавным. В спектакле «Три сестры» она говорила, что я не с той температурой тела выхожу на сцену. А я никак не мог понять, что от меня требуется. Пробовал и так, и этак. Наконец, она остановила репетицию и сказала, чтобы я пробежал вокруг «Современника» несколько кругов, потом вернулся в театр и десять раз поднялся с первого этажа на третий, а потом на бегу влетел на сцену и произнес ту фразу, которую должен был произносить мой герой. Я играл Федотика. И вот, проделав всю эту малоприятную процедуру, я с учащенным сердцебиением, запыхавшись выбежал на сцену. Сам я еще не очень понимал задачу, которая передо мной ставилась, но мое тело эту задачу вложило во фразу Федотика: речь обрела, наконец, нужную интонацию. Галина Борисовна сказала: «Вот сейчас верно. Ты понял?» И представьте себе, потом, когда я играл этот спектакль, то, конечно, уже не бегал вокруг театра, но точно выходил на сцену, понимая, как и зачем я это делаю.

– Марк Захаров, кстати, тоже определяет актера по его энергоемкости. Ему принадлежит такая формулировка: «Настоящий актер тот, кто притягивает к себе внимание даже когда он молчит».

– Абсолютно согласен.

– А кто для вас является таким актером?

– Александр Анатольевич Ширвиндт, который может в полной тишине долго держать внимание зала, хотя и говорит о себе: «Я вялый». Он умеет так посмотреть, что зал смеется, а ты не можешь понять, как это он делает. Но ведь сделано совершенно осознанно и... талантливо.

То же самое, например, Валентин Иосифович Гафт... У него другого вида энергия, но тоже не менее интересная, мощная. Я играл с ним в спектаклях «Балалайкин и Ко», «Три сестры», «Трудные люди». То, что у артистов называется «внутренний монолог», абсолютно точно можно разбирать по творчеству этих мастеров. Это и есть мои университеты. Просто наблюдаю, смотрю, как они оценивают ситуацию, как они разворачивают роль, как они молчат в «предлагаемых обстоятельствах». Неслучайно Станиславский говорил: «Пауза – время творчества зрителя». И чем длиннее пауза, тем масштабнее актерский талант.

– У вас нет пресыщенности комедийными ролями? Сколько примеров мы знаем, когда блистательные комедийные артисты превращались в трагиков. Ильинский, Леонов, Никулин... Уйти от привычного амплуа – это вообще ваша история?

– Любой артист, даже самый титулованный и обласканный славой, всегда голоден до новых ролей. Он всегда будет говорить, что многое не сыграл, многое не сделал, даже если при этом имеет за спиной огромный послужной список. Что уж говорить обо мне... Я, конечно, мечтал бы сыграть «не свою» роль, выйти в непривычной для публики ипостаси... Но вы знаете, вместе с тем я очень люблю, когда люди улыбаются, люблю, когда они по-доброму смеются (но не ржут) – а это как раз, наверное, то, что я умею больше всего – подарить человеку радость. А вообще я думаю, что каждый человек должен сам для себя честно ответить на вопросы о своем предназначении: как он определяет свой дальнейший путь.

Маленькое отступление. Видел интервью одного очень популярного артиста, у которого спросили: «А что для вас ваша профессия: отдушина или необходимость?» Ему уже в вопросе предложили варианты ответа. На что этот артист говорит: «Я не знаю, если честно. Каждый день думаю: зачем я это делаю?» Для меня он как личность в тот момент закончился. То есть я не осуждаю его как человека, но он перестал быть для меня интересным. Больше всего мне хочется видеть людей, которые понимают, зачем они это делают. Во всяком случае, я знаю, зачем я это делаю.

– Судя по всему, и зрители это знают и чувствуют. Вот сейчас вы сидели спиной, а два человека, выходя из кафе, обернулись и по-доброму вам улыбнулись...

– Я думаю, что если бы я был трагическим героем или прославился ролью Гамлета, то реакция была бы другой. Они подошли бы и степенно, с сочувствием сказали: «Здравствуйте, рады вас видеть. Как вы себя чувствуете? Пожалейте себя. Берегите свои силы». А тут я понимаю, что идет человек, который что-то забавное вспомнил. И ему, глядя на меня, стало тепло на душе.

– А в вашей судьбе есть актеры, при воспоминании о которых вам и самому становится радостно?

– У меня такое ощущение вызывали упомянутые вами Юрий Никулин, Евгений Леонов, Ролан Быков. Кстати, эти великие комики были потрясающе глубокими драматическими актерами. Если мы вспомним, например, «Поминальную молитву» у Леонова или «Двадцать дней без войны» и фильм Тарковского «Андрей Рублев» у Никулина, то интервью наше продлится еще несколько часов, поскольку каждая их роль вызывает восторг, и говорить об этом можно бесконечно.

Вы спросили, хотел бы я сыграть что-нибудь серьезное... Недавно у меня был большой творческий вечер на «Славянском базаре» в Витебске, где я решил обойтись без комедийных номеров, без пародий, без каких-то юмористических сценок и представил новую программу. Получился хороший прием, все было замечательно, а потом подходили зрители, говорили: «Мы узнали вас с совершенно неожиданной стороны. Но почему не было привычных номеров? Мы думали посмеяться...»

– Вообще через это кто только не проходил: Ефим Шифрин, например, когда сыграл в спектакле Виктюка, зрители кричали из зала: «Верните наши деньги!» Смена амплуа – это всегда риск...

– У меня однажды такой поворот в биографии уже случался. Лет шесть назад киевский режиссер Анна Гресь предложила мне роль в фильме «Смерть шпионам». Когда я почитал сценарий, то перезвонил ей и спросил: «Вы уверены, что именно мне хотите дать эту роль?» Там была роль человека, который вешается. Его пытаются убить. Он там весь фильм плачет, страдает – в общем, жуткая история. А потом был потрясающий поворот: оказывается, он все это играл, поскольку по профессии – разведчик.

Я говорю: «Не будет ли разочарований у зрителей?» Но Анна сказала: «Как бы то ни было, я именно вам хочу предложить эту роль». – «Ну, это риск». – «Я осознанно иду на этот риск, я в вас верю». В итоге получилась замечательная картина, неизвестная широкому зрителю. Она прошла один раз по Первому каналу, и когда я ее посмотрел, подумал: ну надо же, вот такие штуки я, оказывается, тоже могу.

– Хочу вернуться немного назад: вот вы говорили о любимых артистах. А не бывало разочарований при встрече с небожителями? Вы ведь смотрели на них снизу вверх, а, столкнувшись в работе, могло оказаться, что нет там той глубины, которую вы ожидали...

– Сколько угодно. Только, если позволите, не буду называть имен.

– А что вы в таких случаях делаете?

– В таких случаях я делаю выводы. И начинаю работать над собой еще более усиленно, чем работал прежде, чтобы не стать на них похожим, а остаться нормальным человеком.

– Ну, вы ведь понимаете, что оказались умнее, талантливее, прозорливее?

– Нет, я обычно думаю о другом. Просто меня подобные «повороты судьбы» очень огорчают и даже причиняют боль, хотя в то же время это дает мне импульс самосовершенствоваться, быть терпимее и вести себя более тактично в отношении тех, кто в новом поколении выбрал меня в качестве своего любимого артиста. Моя задача – не сделать больно своим собственным зрителям или ученикам. Я знаю, насколько сильна бывает боль разочарования, поскольку и сам не раз убеждался в том, что образ, созданный артистом, может оказаться сильнее и интереснее его собственной личности.

Я не люблю конфликтов – продолжаю этих людей уважать как артистов, но приближаться к ним больше не хочу. Вообще, крушение иллюзий – это иногда даже очень полезно.

– Вырабатывается иммунитет?

– Ты начинаешь понимать и ощущать истинную цену жизни и видеть любовь настоящих людей. Вот, например, такого разочарования у меня не было и не могло быть с Юрием Никулиным. Я очень берегу эти воспоминания от встречи с клоуном.

– Кстати, недавно в Россию приезжал еще один любимый клоун – Олег Попов. Вам удалось встретиться? А еще есть детская фотография, на которой вы загримированы под Попова...

– Не только фотография. Недавно совершенно случайно я нашел в своих архивах эскиз моей будущей афиши, которую мне подарили в детстве. Среди образов, которые представлены на ней, есть и Олег Попов. Меня всегда привлекала в людях удивительная способность создать что-то непохожее, не заимствованное. А у Олега Попова образ солнечного клоуна – не скопированный. Он придуман им самим, и это очень талантливо.

– А если говорить о вас, в чем конкретно вы видите сильную сторону своего творческого почерка?

– Мне сложно об этом судить, потому что мой почерк находится в рабочем состоянии, он меняется. Когда мы говорим про клоунов, там немного другая история. Клоун – это маска, образ, а артист театра и кино – это совокупность многочисленных качеств: от собственной внешности до каких-то «особых примет».