Заметки на полях

Кристиан Люпа вошел в профессию в годы, когда театр, рассказывающий истории, театр «живых людей», решительно вышел из моды. Режиссеры увлекались приемами «сцены на сцене», подчеркиванием игровой природы разворачивающегося действа. Герои драматургии трактовались как литературные условные персонажи, а авторский текст воспринимался своеобразным полигоном для проверки собственных идей и прочтений. Вызывает уважение верность польского режиссера находкам собственной молодости, бесстрашие, с каким он пользуется вышедшими из употребления театральными клише.

Действие чеховской «Чайки» перенесено на сцену. Каждый из персонажей ведет себя по-актерски, утрируя и истерику, и крик, и смех, пародируя как сценические штампы, так и популярных исполнителей. Так, у Аркадиной (Марина Игнатова) явно узнаваемы интонации Натальи Теняковой, а у Дорна (Игорь Волков) – манеры Александра Ширвиндта. Забывшись, Нина Заречная (Юлия Марченко) начинает читать финальный монолог Сони из «Дяди Вани», и тогда на сцене появится помреж с тетрадкой и остановит действие. Сцена чтения книги Мопассана повторится дважды. Больше половины сценических реплик исполнители адресуют не друг другу, а в зрительный зал. Как предупредил накануне премьеры постановщик, «мы пытаемся ежеминутно осознавать присутствие зрителя и одновременно постоянно о нем забывать, будто мы все время разрушаем «четвертую стену», а потом ее вновь сооружаем».

В программке спектакля значится, что он поставлен «по мотивам» пьесы Чехова. Правильнее, наверное, было бы обозначить, что постановка Кристиана Люпы – своеобразные заметки на полях классического текста. Мир усадьбы Аркадиной превратился в строительную площадку с какими-то полуразрушенными башнями, мостками, непонятными конструкциями (Люпа выступает и как сценограф). Колдовское озеро сузилось до размеров полупрозрачной ванны, поднятой над головами. Полуприподнявшись из воды, Нина Заречная будет читать монолог о мировой душе, и брызги будут аккомпанировать словам о холоде и пустоте. Видеопроекции будут превращать пейзаж усадьбы то в морской берег со стаями чаек, то в кусочек сюрреалистического мира, где идущий по мосту человек повторяется до бесконечности, все уменьшаясь в убегающей перспективе.

Мысли режиссера на полях пьесы значительно менее оригинальны и свежи, чем его же образы. Скажем, идея о том, что все мы – немного Треплевы, и каждый проходит свой кризис. Или мысль, что каждый из персонажей «Чайки» переживает собственную драму. А основополагающую мысль, что «мир – театр, а люди в нем актеры», эксплуатировали столько, что и обсуждать ее не ловко.

Спектакль заканчивается песней J’arrive a la Ville. Треплев с Ниной, улегшись рядышком, мирно слушают песню о приезде в город, где живет твое Прошлое. Чехов строил свою «Чайку» так, что без финального самоубийства обессмысливается логика пьесы, уничтожается ее экзистенциальный смысл. Представьте, что в «Отелло» Дездемону никто не душит. А в «Гамлете» принц Гамлет наследует престол. Не задушенная Дездемона, не отравленный Гамлет, не застрелившийся Треплев – случай театра, где «оригинальность ради оригинальности» разрушает и логическую, и художественную структуру авторского текста, оставляя взамен разной степени увлекательности необязательные «заметки на полях».