Хирургия кино

Шокирующая откровенность картины «Интим» («Золотой медведь» Берлинского фестиваля 2000 года) принесла известному театральному режиссеру Патрису Шеро репутацию одного из самых глубоких и безжалостных творцов современного кино. Шеро с хладнокровием опытного хирурга исследует не романтику, а физиологию человеческих отношений. Его откровенность жестока, его пристрастность маниакальна, его наблюдательность пугает, его смелость вызывает уважение.

Новый фильм Шеро «Его брат» (приз за лучшую режиссуру Берлинале-2003) говорит об интимном намного больше, чем какая бы то ни была история сексуальной связи. Если в прежней ленте режиссера интересовало живое человеческое тело, на которое не всегда приятно смотреть, то в «Его брате» Шеро исследует тело умирающее, хрупкую человеческую оболочку, с ужасающей быстротой превращающуюся в тлен.

Герои картины – два брата. Старший – Тома – болен. Судя по всему, у него гемофилия (несворачиваемость крови). С этим недугом он может умереть завтра, а может прожить еще лет тридцать. Продолжительность жизни зависит только от него – нельзя пораниться, нельзя совершать резких движений, заниматься любовью можно очень осторожно и в определенных, безопасных, позах. Но для тридцатипятилетнего красавца Тома такая жизнь невыносима и унизительна. Он расписывается в собственной беспомощности и полном нежелании бороться.

Младший – Люк – гей. По сюжету, до болезни Тома братьев ничто не связывало. Близость смерти делает их самыми близкими людьми, отводя на задний план и родителей, и любовников. Несмотря на свою внешнюю трепетность, Люк силен духом. И это не последняя причина, по которой в нем нуждается умирающий брат. Люк принимает на себя боль и страдания брата. Нет, он не совершает никаких героических поступков, а просто присутствует рядом: слушает и молчит. Никакого слезливого сочувствия – между братьями даже возникают конфликты, но через эти конфликты находятся ответы на какие-то важные вопросы, вопросы о ценности и несправедливости жизни, о необходимости духовной близости, о высокой стоимости кровного родства.

Страдания, на которые Шеро обрекает зрителя, временами становятся невыносимы. Даже в кинозале с хорошими кондиционерами вы почувствуете мучительную духоту больничной палаты, в которой разворачивается действие едва ли не двух третей фильма. Когда молоденькие медсестры будут брить тело Тома перед операцией (эта сцена длится 10 минут), у вас будут холодеть руки от страха за собственную уязвимость. Не оставляя никакой светлой надежды в финале, Патрис Шеро добивается неожиданного эффекта – посмотрев фильм, начинаешь намного выше ценить собственную жизнь.



Патрис Шеро: «Тело – лучшая фактура для режиссера»

– Вы считаете, что приближение смерти меняет людей и сближает их?

– Мне кажется, что болезнь – это то самое мерило, которое показывает, что в жизни важно, а что нет. В такой ситуации ты начинаешь видеть людей иначе. С одной стороны, понимаешь их истинную ценность, с другой – решаешь для себя, в ком ты испытываешь потребность, а кого не хочешь видеть больше никогда. То есть близость смерти вынуждает тебя делать выбор между людьми. Вы, наверное, обратили внимание, что родители не играют в этом остатке жизни моего героя никакой роли. Тома нуждается только в брате.

– Весь фильм вы заставляете зрителя пристально разглядывать человеческое тело. Для вас тело – это метафора?

– Тело – центр всех моих фильмов. В данном случае тело – это носитель болезни. Я считаю, что тело для режиссера, для кинематографа – самая лучшая фактура. По-моему, лучшее окончание фильма или спектакля – это тело в пустом пространстве, тело на фоне ничего. Я особенно заинтересован в чувственности тела, в ощущении тела. То есть меня волнует не тело само по себе, а то, что оно чувствует.

– Большинство режиссеров, которые снимают фильмы про болезни, стараются как-то сгладить финал, чтобы не загнать зрителя в депрессию. У вас финал абсолютно черный. Это ваша попытка показать трагедию в чистом виде?

– Мне кажется, что в моем фильме есть даже юмор, но единственный человек, который этот юмор видит и над ним смеется, – это я сам. Это не чистая трагедия, это просто жизнь. И мне мой фильм не кажется мрачным. По крайней мере он не мрачнее жизни.

– Актер Бруно Тодескини так чудовищно выглядит на экране, как будто он действительно болен. Что вы с ним сделали?

– Нет, он здоров. Просто перед съемками мне пришлось поморить его голодом, он сидел на специальных диетах и потерял 24 фунта. А потом мы снимали фильм наоборот – от конца, где герой уже превратился в живые мощи, к началу, где еще какое-то тело у него есть. И в процессе этих съемок мы потихоньку увеличивали рацион Бруно, так что к концу съемок он выглядел так, как вы видите его в сцене бритья перед операцией.

– «Интим» и «Его брат» похожи на дилогию. Не планируете ли вы снять и третью часть?

– Я еще не знаю. Если вам кажется, что она нужна, я мог бы попробовать снять третью часть. Я еще не знаю, о чем она могла бы быть, но обещаю подумать.