Голый текст

Питер Брук, 82-летний англичанин, долгие годы работающий во Франции,– один из наиболее повлиявших на русский театр зарубежных режиссеров. Привезенный в зените оттепели, его «Гамлет» стал культурным шоком для поколения, которое сейчас определяет лицо нашего театра. Последний раз в Москву Брук приезжал в 1996 году на тот же Чеховский фестиваль со спектаклем Беккета «О, дивные дни». Встречаясь с ним после спектакля, Олег Ефремов тогда вполне серьезно и очень настойчиво предлагал Бруку возглавить Художественный театр. Мысль была простая: лучшим театром мира должен руководить лучший режиссер (вскоре Олег Ефремов будет разговаривать на ту же тему со Львом Додиным). Брук отшучивался и обещал что-нибудь во МХАТе поставить хотя бы из уважения к своим корням (его родители – выходцы из Прибалтики) и из дани почтения Станиславскому, чьи идеи он продолжает и развивает в своей практике. «Чтобы создать совершенный, идеальный театр нужно совсем немного. Необходим идеальный и самый дешевый материал, который можно использовать, – люди. Нужна энергия, человеческая энергия, нужна тишина и концентрация», – под этим высказыванием Брука мог бы вполне подписаться Станиславский. Любопытно, что и для Льва Толстого представление о театре, как о месте, где люди делятся друг с другом своей энергией, весьма близко.

Если угодно, показанная на Чеховском фестивале постановка Питера Брука «Великий Инквизитор» по Достоевскому – идеальная модель театра, каким его хотел видеть Толстой. Есть авторский текст, есть рассказчик, есть слушатель, к которому он обращается. На невысоком квадрате помоста табурет для Великого Инквизитора и сиденье для Христа (актер Иохим Зубер весь спектакль сидит молча, вполоборота к зрителю, приглядевшись, можно увидеть слезы на его глазах, и только в финале он подходит к Инквизитору, целуя его в губы). Брюс Майерс, артист, долгие годы работающий с Бруком, не столько играет Великого Инквизитора, сколько рассказывает эту «историйку», придуманную Иваном Карамазовым. Несколькими штрихами изображает толпу, кинувшуюся к появившемуся Христу, воскресшую девочку, удивленно озирающуюся вокруг Инквизитора, появившегося на площади и отдавшего приказ страже: «Взять его!»

Монолог Инквизитора в темнице перед Христом Брюс Майерс читает как рассказчик-оратор, иногда обращаясь непосредственно к зрительному залу. Он повышает и понижает голос, изредка переходит на крик. Иногда делает длинные паузы, точно набирая дыхания для следующего периода. Кажется, что между нами и текстом Достоевского нет никаких преломляющих театральных зеркал.

В прошлом сезоне главу «Легенда о Великом Инквизиторе» из романа «Братья Карамазовы» выбрал для своего спектакля Кама Гинкас. Он создал одну из своих самых мощных философских постановок. Текст Достоевского был увиден режиссером через линзу собственных мыслей о мире. Гинкас «вчитал» в «Легенду о Великом Инквизиторе» проблематику дня сегодняшнего.

В спектакле Питера Брука нет ни предрассудков любимой мысли, ни вчитанных тем, ни театральных отвлечений. «Голый текст», прочитанный с виртуозным владением словом и темпераментом, может впечатлить только словом Достоевского, его антицерковным пафосом, его яростным отстаиванием человеческой свободы в поиске собственного пути, его неприятием любых авторитетов, которые «знают, как надо жить».

Как показал полупустой зал (ранее фамилия Брук вызывала в Москве зрительский ажиотаж), встреча с чистым текстом сейчас слишком непривычна и почти пугающа. Аскетический вариант театра, предложенный режиссером, – явно не нашего времени случай.