Posted 17 февраля 2013,, 20:00

Published 17 февраля 2013,, 20:00

Modified 8 марта, 05:16

Updated 8 марта, 05:16

Режиссер Дмитрий Черняков

Режиссер Дмитрий Черняков

17 февраля 2013, 20:00
Известный российский оперный режиссер Дмитрий ЧЕРНЯКОВ в нынешнем театральном сезоне – частый гость в Мадриде. Оперой Верди «Макбет» в его постановке Королевский театр Испании завершал 2012 год, а весной 2013-го, в апреле, здесь покажут еще одну работу Чернякова – знаменитую оперу Моцарта «Дон Жуан». Репетиции в Мадрид

– Дмитрий, «Макбет» вы ставили здесь в тандеме с дирижером Теодором Курентзисом, с которым у вас уже четыре постановки…

– Да, «Аида» и «Макбет» Джузеппе Верди, «Дон Жуан» Моцарта и «Воццек» Альбана Берга, но это если считать по названиям опер. А на самом деле «Макбет» мы делали три раза, и совместных премьер получается больше – шесть.

– А как начинался творческий союз с Курентзисом?

– Мы знакомы давно, почти 15 лет. До этого я, конечно, знал его из зала, он всегда был очень экстравагантным и запоминался. Потом нас кто-то познакомил, сказав мне, что это идеальный дирижер для меня. Потом мы встретились в каком-то ресторане в Москве, на Большой Никитской, поговорили, но тогда еще не было никаких конкретных идей, и мы разошлись-разъехались. А первая совместная работа началась только года через два, когда я ставил в Новосибирском театре оперы и балета «Аиду» (в 2004 году. – «НИ»). Я предложил пригласить Теодора в качестве дирижера-постановщика, и все сложилось. Совместная работа над «Аидой» была каким-то глубоким взаимопониманием, взаимопроникновением: я ставил спектакль так, как он видит и слышит эту музыку, он дирижировал так, как я ставлю спектакль. Не всегда в следующих работах было так же, иногда мы шли совсем в разные стороны, потому что у каждого очень сильное собственное видение, иногда оно совпадало, иногда нет. «Аида» – одна из лучших работ Теодора. И еще мне кажется, что он просто фантастически сделал «Воццека» в Большом театре в 2009 году, где музыка ХХ века вообще до этого звучала крайне редко.

– Кроме «Воццека», из музыки ХХ века вы ставили «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича, «Похождения повесы» Стравинского, «Диалоги кармелиток» Пуленка. Нет ли в ближайших планах новой постановки современной оперы?

– Есть, это будет через два года в Мюнхене, в Баварской государственной опере – опера «Лулу» того же Альбана Берга (австрийский композитор-экспрессионист. – «НИ»).

– У вас шесть «Золотых масок». Вы их каждый год получаете. Скажите, каждый год радостно или уже привыкли?

– Уже спокойно отношусь. Любой сюжет, который происходит в твоей жизни, проходит разные степени восприятия: экзальтацию, оживление, а потом приедание и даже равнодушие. Не могу сказать, что я совсем демонстративно-равнодушно отношусь к наградам. На каком-то этапе это важно и помогает выработке правильной самооценки – ты и твои спектакли приобретают своего рода легитимность, тебе официально ставится значок о том, что ты чего-то стоишь. Но в какой-то момент это перестает быть важным, потому что дальше ты начинаешь взаимодействовать уже только со своими собственными критериями, которые ты ставишь себе сам, и в данном случае никакие призы и звания тебе не помогают. Если ты чувствуешь внутри, что ты творчески несовершенен, официальное признание теряет смысл. Важно, чтобы ты сам был доволен результатом своей работы.

– Вы начинали работать театральным режиссером в Вильнюсе, в русском драматическом театре. На постсоветском пространстве много где остались русские театры, и живется им непросто. Россия никак не поддерживает эти творческие коллективы, продвигающие наши культуру и язык, хотя должна бы, как думаете?

– Я, честно говоря, далек от этой темы сегодня. Но если России все-таки важно сохранить русскоговорящие диаспоры в соседних странах, то, мне кажется, поддерживать русские театры надо обязательно. Жаль, если для этого ничего не делается.

– А как получилось, что вы так прикипели именно к опере?

– С детства как-то так случилось, хотя мои родители не имели отношения ни к театру, ни к музыке, я сам в это влез случайно. Пришел в театр и уже решил оттуда никогда не уходить. Мне было лет 13, и моей первой оперой, которую я услышал, был «Евгений Онегин» в Большом театре. Потом, спустя годы, я поставил «Евгения Онегина» в Большом, а в тот момент я не то что этого не знал, я вообще не знал, что режиссером стану. Я был просто любитель, который ходил на все спектакли.

– И что же так впечатлило подростка-любителя?

– Сейчас уже не могу вспомнить, но через два месяца я пошел еще раз, через три недели – еще, причем на один и тот же спектакль. И потом все мои страсти сосредоточились там, другие детско-подростковые увлечения как-то пропали, и все аккумулировалось в театре. Через пять–семь лет я понял, что театр может стать моей профессией. Но, придя в театральную режиссуру, я немного от оперы отошел, меня интересовал уже драматический театр, а опера ушла на второй план. И только в конце девяностых годов, когда я уже ставил спектакли, через пять-шесть лет после Вильнюса, который вы вспомнили, случайно мне предложили поставить оперу. Когда я этим занимался, чувствовал себя невероятно – все сошлось, наконец-то я понял, что это – мое. А все драматические проекты, которые я начинал в последние лет десять, так и не состоялись, как будто какое-то провидение не дает мне их сделать: то у меня не получается, то проект разваливается. Не судьба, видимо. Пошли одни оперы, и их все больше. Драматическому спектаклю теперь уже и не втиснуться в мой график: оперные театры ведь планируют постановки на пять лет вперед, в этом смысле я – раб своей практики.

– Нет желания сделать фильм-оперу?

– Нет, пока не думаю об этом, и, если мне предложат его сделать, мне кажется, я откажусь. Фильм – отдельное искусство, другой жанр, умению работать в котором надо научиться. Конечно, у кино есть замечательная привилегия перед театром, состоящая в том, что ты можешь довести все до совершенства и зафиксировать на пленке, и это никогда не изменится. А в театре ничего не зафиксируешь – твоя успешная работа на следующий день может превратиться во что-то другое, и ты будешь несчастен. Но у театра есть уникальный живой момент выхода, завершения твоей работы – премьерный спектакль. В кинематографе непонятно, когда работа завершена – когда конец съемок, монтажа или когда первый показ в кинотеатре, завершающий момент все время откладывается. В театре такого нет, и мне это нравится.

– Практически во всех ваших спектаклях вы – режиссер, сценограф и художник по костюмам. Это неотъемлемая часть творческого процесса для вас? Или никому не доверяете?

– Может, и то и другое, так сложилось… Однажды мне не понравилось то, что предложил художник, и я попробовал сделать все сам. Я не профессиональный сценический художник, но так втянулся в это дело за двадцать лет, что, по сути, приобрел вторую профессию. Сценография и костюмы – часть моей режиссуры. Но, конечно, есть и профессиональные люди, которые со мной работают и мне помогают. У меня есть Елена Зайцева, с которой мы обсуждаем не только костюмы, но и все идеи, и я могу ей абсолютно доверять.

– У вас было три оперные постановки с Валерием Гергиевым…

– Гергиев был первым руководителем театра, который позвал меня, никому не известного молодого режиссера, делать большую оперную постановку в Мариинском театре, собственно, он и открыл мне эту дорогу. Мы поставили «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова в 2001 году, и я ему благодарен. Всегда в жизни важен какой-то шанс, который тебе дается.

– Ваши постановки классических опер – смелые эксперименты, которые воспринимаются публикой по-разному, порой очень негативно.

– Неприятие или какая-то стена между зрителем и сценой тоже входит, что называется, в пакет восприятия спектакля. Не надо ждать, чтобы все уходили со спектакля хорошо отдохнувшими, пусть уходят, меча молнии, мне кажется, что это тоже хорошо. Потому что театр должен как-то стимулировать сильные эмоции, давать адреналин.

– Что-то будете ставить в Москве в ближайшее время?

– В Москве пока в ближайшее время ничего. Последние три года и так много ставил – каждый сезон по премьере в Большом…

– А когда вы отдыхаете? Как удается быть в тонусе, быстро приходить в себя после перелетов?

– Ничего особенного не делаю, никаких правил не придерживаюсь. Я приземляюсь и сразу бегу в театр. У меня систем никаких, живу спонтанно.

– Несмотря на то что жизненный график расписан на годы вперед, неужели все равно присутствует элемент спонтанности?

– Я бы сказал наоборот: элемент спланированности присутствует в огромном массиве спонтанной жизни.

– Испания нравится, входит в число любимых стран?

– Да. Еще нравится Япония, и публика там хорошая, со странными реакциями, правда (все-таки совсем другой менталитет), но очень доброжелательная. И, конечно, люблю Германию. Для меня это самая театральная страна, где у людей высокая потребность в театре, и потому, как там сегодня театр позиционируют. Я говорю не только об оперном театре. Немецкий зритель очень распахнут для восприятия новых идей, и у него есть большой выбор.

– Германия более театральная страна, чем Россия?

– Что значит «более»? Сейчас мне уже совсем не кажется, что Россия – такая уж театральная страна, к сожалению. Это восприятие немного зависло со старых советских времен, хотя и тогда, если бы у нас не было изолированного бытия, не было бы железного занавеса, не знаю, как бы наше театральное искусство выглядело в контексте мирового театра того времени. Сейчас, по прошествии десятилетий кажется, что была какая-то театральная пора, а сейчас ее нет – другая потребность в театре и зритель другой… У меня такое невеселое ощущение, что сейчас все ушло. Театров даже больше стало, чем раньше. Огромное количество театров все время что-то ставят, но театра как искусства очень мало.

– Почему так происходит?

– Не знаю, не могу сказать сейчас. Может, пройдет время – и можно будет, оглянувшись, проанализировать все.

– Идет процесс деградации театрального искусства?

– Он во многом уже состоялся.

СПРАВКА

Театральный режиссер Дмитрий ЧЕРНЯКОВ родился 11 мая 1970 года в Москве. Окончил РАТИ (ГИТИС) по специальности «режиссура» в 1993 году. Поставил множество оперных и драматических спектаклей в театрах России, Прибалтики и Германии. Практически во всех своих постановках является автором сценографии и костюмов. В 1998 году поставил мировую премьеру оперы «Молодой Давид» Владимира Кобекина в Новосибирском театре оперы и балета. Там же в разные годы ставил «Аиду» и «Макбет» Верди. В 2000 году был приглашен в Мариинский театр для постановки оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова. Также в Мариинке поставил спектакли «Жизнь за царя» Глинки, «Тристан и Изольда» Вагнера. В Большом театре осуществил постановки опер «Похождение повесы», «Евгений Онегин», «Дон Жуан» и других. Шесть раз подряд становился лауреатом «Золотой маски». Обладатель Международной премии имени Станиславского, премии фонда Олега Табакова и премии «Триумф».

"