На фоне счастья снимается Обломов

Интерес Алвиса Херманиса к герою, фамилия которого стала нарицательной, породила термин «обломовщина» и слывет одной из уникальных черт русского национального характера, интриговал изначально – как взгляд художника, которому доверяешь и не устаешь удивляться.

…В душноватом, покрытом пылью, как патиной, захламленном интерьере XIX века безмятежно почивают барин Илья Ильич (Гундарс Аболиньш) и его слуга Захар (Вилис Даудзиньш). Полупроснувшийся, древний, запущенный, как эта съемная квартира, Захар, подобно сомнамбуле, слезает с печки, шатаясь добредает до барского дивана и приступает к выработанному за долгие годы процессу пробуждения своего «кормильца». Постепенно протагонисту удается принять вертикальное положение – сесть на измученной постели. Пробуждение состоялось, но весьма условное, и не только потому, что почти сразу оба снова начнут засыпать, но и потому, что даже последующее бодрствование их до конца первого действия иначе, как дремой, не назовешь. Первое же бесцеремонное вторжение яви повергает Илью Ильича в переживание подлинной трагедии по поводу необходимости переезда, который нарушит умиротворенный сон – отлаженную систему его круглосуточного существования и втянет его в хлопоты и неудобства, лишенные всякой приятности. Далее по очереди являются лишенные смысла визитеры, почти диккенсовские персонажи по уровню гротеска: Алексеев (Евгений Исаев), человек, приходящий безо всякого дела, без мысли, без вкуса и запаха, которого только безвредный Обломов не тяготится принимать, затем пройдоха Тарантьев (Каспар Знотиньш), которому гостеприимный хозяин отдает последние деньги, и чахоточный доктор с внешностью вампира (Ивар Крастс), которого не заподозрить в некомпетентности может лишь простодушный Илья Ильич. День тянется долго и медленно, давая зрителю возможность «примерить персонажей на себя», оценить самоиронию постановщика, смакуя каждый жест и интонацию великолепных актеров Нового Рижского театра, виртуозно владеющих искусством гиперреализма, порой до полной неузнаваемости.

С появлением антагониста – Штольца (Гайтис Гага) – явь разгоняет флер дремоты, и несуетная жизнь Обломова набирает поистине бешенный для него темп. Штольц появляется вместе с фотокамерой, и последующее существование Ильи Ильича превращается в серию фотографий: стремительно сменяющие друг друга сцены с Ольгой Ильинской (Байба Брока) в гостях и в имении проходят безо всякой смены декораций – на фоне сменяющихся фотосалонных задников на штативах, с нарисованными интерьерами и экстерьерами. И хотя страсти разыгрываются вживую, кажется, что и фигуры персонажей нарисованы на холсте, а лица просто вставлены в прорези (как на старых курортных фотографиях) – настолько искусственна такая жизнь для Обломова. В какой-то момент ему удается пережить реальные эмоции, по накалу не уступающие его счастливым грезам, – штатив с размалеванными холстами сменяется вдруг огромным цветущим кустом сирени, реальным до неправдоподобия, который, как на ветру, волнами ходит от порывов страстей Ильи Ильича. Но – увы! – наш герой не справляется с эмоциональной стороной жизни, так же, как не справляется с бытовой ее стороной.

По версии Херманиса, разрыв с Ильинской убивает героя не просто морально, но и физически – парализует левую сторону Ильи Ильича, так что жизни в нем станет вполовину меньше, он еще глубже увязнет в собственной постели, и вид этот сонный, помятый, еле ворочающий языком субъект приобретет окончательно отталкивающий. Но вот парадокс – смерть Ильи Ильича станет настоящим горем для всех, кто знал его! Жалкого в своей инфантильности, откровенно смешного в столкновениях с жизнью, болезненно апатичного, у Херманиса даже лишенного поисков высшего смысла, ведущего беспробудно асоциальный, паразитический образ жизни, Обломова равно оплакивают и архаичный слуга Захар, и передовой барин Штольц. В отсутствии всех добродетелей, признанных современным социумом – трудолюбия, деловитости, практицизма, предприимчивости, привлекательного имиджа, наконец, – Илья Ильич очаровывает исключительно искренностью и незлобивостью. Еще один портрет в галерею херманисовских «чудиков» – никаких клишированных обобщений или дефиниций феномена «обломовщина», только любование душевной прелестью своеобычного человека, интуитивно ищущего рая, вместо того чтобы стремиться к успеху…