Николай ФОМЕНКО: «Мы живем во время подмены понятий и человеческих чувств»

– Николай Владимирович, как бы вы помогли вашему герою? Как стать счастливым человеку, которому не везет?

– Мне кажется, что он счастлив. И к концу пьесы он это понимает. Не знаю, правда, получается ли мне это донести до зрителя. Я считаю, что если герой не меняется, не делает внутренних открытий в ходе действия, то время, потраченное на просмотр, было потрачено зря. На протяжении встречи со своим однокашником, на протяжении этого сумбурного Нового года мой герой из одного человека превращается в другого. Он приходит к зрителю несчастным человеком, усталым от жизни и замученным мещанской круговертью. Он не живет чувствами, не живет эмоциями. А в процессе проживания этих трех предновогодних часов, встречи и разговора со старым товарищем юности, размышления о своей жизни он приходит к пониманию того, что он счастлив. И читает стихи своей юности, стихи Тарковского. Новый год – волшебный праздник. Мы ждем того, что в эту ночь сбудутся наши мечты. А ночь эта дарит моему герою понимание того, что мы желаем не того. Понимание того, что сама жизнь и есть воплощенная мечта. И, поняв это, мой герой осознает себя счастливым человеком.

Мы живем во время подмены эмоций, понятий, истинных человеческих чувств. Люди идут в театр смотреть «Гамлета» и говорят: «Да! Потрясающе отдохнули». Вот эта установка на отдых сопутствует всему. Жизнь с налетом дерматина: маска радости, маска слез. Люди не хотят тратить душу ни на что. Все нивелировано. Ничего не больно. Ничего не страшно. Ничего не нежно. Людям подкладывают звук, показывая, когда смеяться. А скоро будут подкладывать слезы.

Послевоенное время и время оттепели, когда люди любили друг друга до смерти, до разрыва аорты, было куда человечнее, чем это. Когда не смену людям пришли маски. Об этом мы играем спектакль.

– Значит, чтобы оставаться людьми, нам нужны борьба и страдания?

– Несомненно. И не надо стесняться этого. Жизнь – это борьба. Без борьбы жизнь превращается в кисель. Борьба добра со злом, живого с нежитью есть основа человеческой жизни. Действовать, а не выдавать псевдожизнь за жизнь. Меня поражают люди, которые не помнят своей жизни до перестройки. Ведь люди еще в силе! Они не хотят помнить, как они лезли на танки и боролись. Они помнят только, как им дали пару джинсов. Это все чужие вещи, которые мы на себя напялили и которые не всегда нам в размер.

Мое поколение, которое читало на кухнях, – что с ним стало? Мы не помним, как ходили в театр «на вторую реплику», за текстом, а не ради: «Потрясающе отдохнули!». Но это все вернется. Наверное, мы должны будем пройти через мучения, чтобы снова стать людьми.

– Смотрю старые поэтические концерты по телевизору и наблюдаю, что люди в зрительном зале там совершенно с иными лицами. Что с ними случилось?

– Жизнь с ними случилась. Нам впервые свалили на голову все достижения европейской цивилизации. И мы задохнулись под ними. Мы делаем хорошо только ракеты и танки. Все остальное мы не делаем, по крайней мере на том уровне, чтобы этим пользоваться. Да, Швейцария говорит: «Мы будем вам платить, просто живите!» Но мы не готовы просто жить. Там они, наверное, на берегу Женевского озера будут лежать, если им будут платить. А у нас другой генотип. Загляните в город, где закрылось градообразующее предприятие. Посмотрите, как там люди живут. Там же реальный ад. Люди не знают, чем заняться. И даже если им платить, вряд ли они будут жить иначе. Но эта история не печальная. Мы такая общность людей, которая все время выкручивается.

– Вы как раз играете такого человека, который все время пытается выкрутиться.

– Он пытается разобраться. Он понимает, что он теряет свою внутреннюю правду. Цандер понимает, что искренность Громова необходима ему, потому что его картонная жизнь ему надоела.

– Эта пьеса просится на экран. Не было желания ее экранизировать?

– У меня – нет. Я актер. И никогда не берусь за большее. Вот Леонид Ярмольник – он потрясающе это делает, совмещая и продюсера, и актера.

– Мне кажется, самое важное, чему учит этот спектакль, – это умение слышать другого.

– Меня учили, что искусство ничему не учит. Мы даем зрителю поразмышлять. Это основа. Эмоциональное потрясение – вот предмет искусства.

– Вы выросли в оттепельном Петербурге. Расскажите, каким было ваше детство?

– По средам у нас собирались друзья родителей, обсуждали театральные премьеры и читали вслух толстые литературные журналы. У меня и сейчас в питерской квартире забиты ими антресоли.

– То есть вам будет чем занять себя в старости?

– Ну, мне и сейчас пока есть чем занять себя. Снимаюсь в двух картинах в Питере, играю этот замечательный спектакль. Думаю, что к антресольным журналам я вернусь не скоро!

– Если бы вам предложили сняться на выбор в ремейке «Касабланки», «Римских каникул» и «Последнего танго в Париже», что бы вы выбрали?

– «Римские каникулы». Я человек легкий и романтичный. Эта картина для меня.