Николай Беседин: "И будем жить, как боги, на земле, навеки примирив Христа и Маркса"

Николай Васильевич Беседин родился в 1934 году в городе Тисуль, Кемеровской области. В 14 лет стал юнгой, окончил Мореходное училище, 10 лет служил на флоте - Капитан-лейтенант. Окончил Литинститут им. А.М. Горького.

С 1970 года в течение трех лет работал в Монголии, затем - в Институте ядерной физики им. Курчатова, в Госплане СССР.

Автор книг стихов: "Цветы на скале", "Знаки Зодиака", "Я написал "Прощай", "Язычники", "Слово о флоте", "Языческая любовь", "Земные знамения", "Вестник", "Третья чаша", "Русский Псалтырь" - вольное переложения Псалмов Давида, 3-томника стихов, "Избранное".

Лауреат Всероссийских и Международных литературных премий: им. Н. Заболоцкого (2002), И. Бунина (2008) , А. Чехова (2008), "Золотое перо" (2009), "Пушкинской премии" (2012), "Шукшинской премии" (2016), Н. Лескова (2017), "Большой Литературной премии России" (2018).

Николай Васильевич Беседин являет собой образец служения русской поэзии, и Отечеству. Юного поэта-моряка - в пушкинской традиции - "заметил и благословил" Михаил Светлов. Именно благодаря этому благословению Николай Беседин вскоре поступил в Литературный институт, и все годы учебы был и сокурсником, и другом Николая Рубцова.

Неспешное становления таланта Николая Беседина пришлось на 70- е годы прошлого века, когда через динамики и репродукторы поэты пытались управлять общественным мнением. Эстрадные глашатаи становились объектами восторженного, недолгого поклонения.

«Буйное племя поэтов» создавало непрерывный ажиотаж, суету и поэтическое соперничество, в котором, как тогда казалось, победителями оказались те, кто был шумливее всех.

В те же годы стихи, и слова-зерна Николая Беседина были присыпаны молчанием, как слоем плодородной земли…

Константин Симонов, Михаил Луконин, Сергей Наровчатов - выдающиеся поэты послевоенной эпохи тогда же отмечали стихи Николая Беседина, подчеркивая в своих отзывах твердость и неспешность поэтического характера, значительность творческих возможностей.

Время показало поэтическую качественность и способность стихотворений и поэм Николая Беседина порождать подлинно народное их прочтение.

Николай Беседин не навязывает читателям невиданные системы ценностей, неслыханные аллитерации, а увлекают читателя, входя в его душу.

Язык древнеславянских и библейских образов обретает в творчестве поэта новые, современные смыслы.

Удивительным образом поэзия Николай Беседина, насыщенная столь глубинной символикой, привязана к событиям сегодняшнего дня. Поэт поясняет нам сущность нашего бытования, дает оценку самому текущему времени, а также общественным перипетиям, с этим временем связанным.

И вот стихи:

* * *

Мы говорили веку: Торопись!

И так ты задержался на поминках.

А впереди нас ожидает жизнь

В таких веселых и цветных картинках.

Взамен тебя, погрязшего во зле,

Мы выстроим сродни Эдему царство.

И будем жить, как боги, на земле,

Навеки примирив Христа и Маркса.

Прощай, двадцатый, судьбоносный век!

Парад планет не зря тебя венчает.

Летит устало твой последний снег

На лик земли. Ложится и не тает.

КОНСТАНТИН ЛЕОНТЬЕВ

Виктору Лихоносову

С большака повернув на осенний просёлок,

Наш “уазик” в грязи то тонул, то всплывал.

В пять немереных вёрст путь казался нам долог

В тот фамильный удел, где Леонтьев бывал.

Три крестьянских двора затерялись на взгорке

Средь едва различимых дубовых аллей,

Где дышала земля волглым воздухом горьким,

Позабывшая запах озимых полей.

Дуб-монарх в шесть обхватов стоял отрешённо

От людской суеты, от страданий и бед.

Был чуть выше травы угол барского дома —

Знаменитой усадьбы единственный след.

Я пытался понять, где леонтьевских мыслей

Здесь, в российской глуши, животворный исток,

Евразийской мечты, неприятия жизни,

Где богатства и похоть превыше, чем Бог.

Может быть, в отрешённом величии дуба

Или в этих полях, где сиротство сквозит,

Или в страждущей русской душе однолюба,

Что о ближних и дальних бессонно болит?

Да и есть ли ответы на самосожженье,

На служение миру любви и добра?

Только свет отдалённый развеет сомненье,

Что придёт благоденствия духа пора.

***

Как просто все.

Идут снега

И утонуло поле в сини.

И крутобокие стога

Плывут, как сытые гусыни.

Дома развесили дымы,

Как поднебесные качели.

И прячут лето от зимы

За пазухой густые ели.

Все переменится опять

И станет чистым изначально.

Снега идут.

И не понять

Откуда столько в них печали.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Еще снега неотвратимы,

Еще весеннее тепло

Едва заметным, волглым дымом

Струится робко над селом.

И на еланях не пробилась

Нетерпеливая трава,

Еще черна лесов бескрылость,

Предельна неба синева.

Но там, где горбят буераки

Свои опавшие бока,

Затрепетали, словно флаги,

Ростки упрямого цветка.

В лесу, в застылой глухомани,

Где снег по-зимнему высок,

Вдруг сладким запахом поманит

В березах забродивший сок.

И там, где роща раскололась

По старой санной колее,

Уже звенит синичий голос,

В весну поверивший вполне.

А я все жду еще приметы.

Мне мало первого тепла,

Чтобы поверить, будто лето

Заря над полем разожгла.

***

Стоит монах и молится

Среди берез.

И вторит неба звонница:

– Приди, Христос!

Птенцы кричат в гнездовии

Над головой.

– О, исцели любовию

Ты мир земной!

В купели неба плещутся

Синь-облака.

И крестится, и крестится

Его рука.

Глаза его пронизаны

Сияньем дня.

Играет ветер ризою.

– Спаси меня!

Рождает слово тайное

Живую весть.

И ничего случайного

Во всем, что есть.

Березовая горница

Светла до слез.

Стоит монах и молится:

– Приди, Христос!

***

На старинной гравюре,

где небо вразлет

Разметалось над полем,

Где ворон клюет

На дороге ячменные зерна,

Где легко и упруго

скользят облака,

Где не то, чтобы дни и года,

А века

Исчезают, как листья, покорно.

На старинной гравюре,

где сонный покой

От осокоря льется,

И на водопой

Пастушонок торопит отару,

Там душа и пространство

себя обретя,

Так слились воедино,

как мать и дитя,

Как два промысла божьего дара.

В окнах сумерки гаснут, стирая тона,

Размывая границы гравюры и сна,

Поля этого, этой дороги.

Нет отары давно и ее пастушка,

Бесприютен пустырь,

тяжелы облака,

И исполнено небо тревоги.

На асфальте дорожном

не зерна, а тлен,

Задохнулось пространство

в нашествии стен,

В бесконечности небо зловеще.

Но минувшее память жестоко хранит.

На обломке осокоря ворон сидит,

И возмездье в глазах его вещих.

***

Вот опять разболелась душа.

Что-то ломит ее и карежит.

То ли годы пора подытожить,

То ли нечем ей стало дышать.

Я устал на земле мельтешить.

У меня состоянье такое,

Словно нужно столетье покоя,

Чтобы снова неистово жить.

В мокрой глине с корнями травы

В тишине безраздельной сплетаясь,

Раствориться в земле.

Иль скитаясь

Во Вселенной пыльцой синевы,

Все забыть:

Кем я был, чем я стал.

И очнуться в тридцатом столетье,

Чтоб увидеть все то же на свете,

От чего я в двадцатом устал.

***

Я люблю ту великую, грешную,

Ту, ушедшую в вечность страну,

И за веру ее сумасшедшую,

И за праведную вину.

Не просила у мира, не кланялась,

Берегла свою честь испокон.

И прости ее, Боже, что каялась

Не у тех, к сожаленью, икон.

Было все – упоенье победами,

Были всякие годы и дни,

Но над всеми смертями и бедами

Было что-то, что небу сродни.

И когда-нибудь праздные гости

Спросят новых вселенских святых:

- Что за звезды горят на погосте?

И услышат:

- Молитесь за них.

***

Крыло стрекозы на вечернем луче

Дрожит и блаженно плавится.

Обняв берега в изумрудной парче,

Дремлет усладно старица.

Ни шепота трав, ни листвы говорка.

Во всем колдовская истома.

Тают изнеженно облака

В купели небесного дома.

Забвенье ненастья и буйства грозы

Царит в безмятежном покое.

Но вздрогнуло, взмыло

крыло стрекозы,

И ожило все живое.

***

С куста на куст перелетая,

Синичья маленькая стая

Щебечет, радуясь тому,

Что день настал широк и светел,

Что пахнет ягодами ветер,

Что мир и лад у них в дому.

А я брожу по сухотравью

Меж снами прошлого и явью

И с каждым шагом мне грустней,

Что горек ветер, день тревожен,

Что лето кончилось быть может,

Что лада нет в душе моей!

***

Мои старомодные вещи

Полны молчаливой гордыни.

Их мир беспощадный и вещий –

Да будет он проклят отныне.

Оденем иные одежды,

Прославим другие фасоны,

А старые наши надежды

пускай проскрипят патефоны.

Забудем, что пили и ели,

Каким поклонялись портретам,

Покинем окопы и щели

И выйдем гулять по проспектам.

Какая веселая шутка,

Что к прошлому нету возврата.

Да здравствуют гласность желудка

И сытые дети Арбата.

Поклонимся рынку, как храму,

Где черноволосы святые.

Не имут умершие сраму,

Когда непорочны живые.

Под знамя, что бойко трепещет,

Пройдем все и станем другими…

Мои старомодные вещи

Полны молчаливой гордыни.

***

По России ходит ветер,

Бродит вешняя краса.

У России тихой верой

Переполнены леса

До утра туманы зреют

В суходолье ковыля,

До зари все сеет, сеет

Небо звезды на поля.

Зацветают неувяды –

Неприметные цветы.

Что еще на свете надо

Кроме этой красоты?

Кроме сонного приволья

Грачьих вспаханных полей,

Кроме сладкого до боли

Ожиданья тополей,

Ветровых весных просторов,

Дальней песни журавля,

Кроме веры той, которой

Пробуждается земля.

СЫНОВНЯЯ ПАМЯТЬ

Я над белым молчанием Свири стою.

Что тревожит в разливе спокойного света

Даль полей, и деревья, и душу мою?

Что мольбой леденящей вплетается в лето?

Эта белая ночь до вершины полна

Ненавязчивым зовом и нежным и гордым.

И сжимает мне сердце сыновья вина

У безвестных могил сорок первого года.

Сколько раз заклинали забвением леса,

Сколько трав отцвело с той поры лихолетья,

Но по-прежнему смотрит глазами отца

Та деревня, где стал неподвластен он смерти,

Но вплетается в шорох бессонных осин

Тихий голос его, все зовущий кого-то.

Он идет бесконечной дорогой один,

По которой ушла вся стрелковая рота.

Я сажусь в поезда, к самолетам спешу,

Но встречаю всегда только белую заметь.

И тогда неприметной тропой ухожу

В ту страну, что хранит еще детская память.

Мне оттуда не видно еще ничего –

Ни войны, ни победы, ни звезд обелисков…

Там смеется отец, поднимая легко

Меня к самому небу, что сказочно близко.

Там рассветы летят безмятежно чисты,

Там еще наши матери, словно девчонки,

И еще для тетрадей готовят листы,

На которых напишут потом похоронки.

И когда я вернусь, через беды пройдя,

Через годы потерь и вселенское пламя,

Я увижу: стоит, ожидая меня,

У солдатской могилы сыновняя память.

***

Я живу на обломках идей,

На развалинах Божьего Храма,

В государстве усталых людей,

Посреди многоликого срама.

И когда для надгробья кресты

Обреченно увозят на Терек,

Мне на память приходят киты,

Что выбрасываются на берег.

ОДИНОЧЕСТВО

От высоких надменных дверей,

От прилавков пустых магазинов,

От автобусов пыльных резиновых,

От подворья, где сонный пырей.

От навязчивой власти домов,

От рожденной бездельем усталости,

От подачек привета и жалости,

От ничем не наполненных слов.

От огней, что уходят, слепя,

И от зуда вселенского зодчества

Я к тебе прихожу, Одиночество,

Чтобы заново вспомнить себя.

***

Пообтерлась душа, обтесалась

Об углы городов и дорог,

О кресты на погостах, о жалость

К тем, кого полюбить я не смог.

Помягчела душа, просветлела

Воскояровым светом полей,

Оттого, что звезда пролетела

Над тропой неприметной моей.

Отболела душа, примирилась,

Обрела свой начальный удел.

И, не помня обиды, простилась

С теми, кто полюбить не сумел.

***

Задохнулось пространство от гари,

Поперек то стена, то шоссе…

Наследили разумные твари

На земле, в небесах и в душе.

Я уеду весеннею ранью

В тихий домик на светлой Угре,

Где меня лошадиное ржанье

На луга позовет на заре.

В звонах радостных травостоя

Возвеличится волей душа

И целебный напиток покоя

Из небесного выпьет ковша.

Над приземной разноголосицей

Песня жаворонка воспарит.

Ах, как жить, ах, как жить-то хочется,

Запрокинув сердце в зенит!

О, Творец! Не прообраз ли рая

Этот луг, этот благостный свет?

И посмотрит, согласно кивая,

Лошадиная морда вослед.

ЭКСПРОМТ

Время – восемь,

Время – осень.

Нудный дождь стучит по крыше.

Я один. Никто не спросит.

И ответа не услышит.

Выйду молча.

После ночи

Мир незримо изменился.

День на малость стал короче.

Дуб чуть-чуть позолотился.

На дороге

Чьи-то ноги

След оставили плутавый.

То ли странник шел убогий,

То ли вел кого лукавый…

И витала

Рядом тайна:

Не понять и не дознаться,

Что мгновенно и случайно,

А чему навек остаться.

***

Душа взалкала постоянства.

Ей опротивело скакать

По временам и по пространствам

И расставаться, и встречать.

Ей захотелось, малой птахе,

Увидеть сны в родном краю,

Сложить у вечности на плахе

Повинно голову свою.

И, вспомнив милые ей лица

И сокровенные места,

Внутри себя остановиться,

Как у пасхального креста.

***

Редкий снег за больничными окнами

То затихнет, то снова вспорхнет.

Неподвижно глазами-биноклями

Смотрит с койки сосед в небосвод.

От рождественской елки узоры

Разбежались по стенам палат.

С медсестричкой в конце коридора

Обнимается пьяный медбрат.

Телевизор обсели старушки,

Завороженно смотрят в экран,

Где ведущий сулит побрякушки

Гениальным кроссвордным умам.

Тихо кресла скрипят.

Или это

В них сидящие старики.

Что никак не отыщат ответа:

Демократы аль большевики?

Гаснет свет.

И в окно запыленное

Вдруг

проглянул таинственный путь.

И прошу я соседа безмолвного:

– Дай бинокль на небо взглянуть.

***

Чем раздражает этот дом?

Своим фасадом и крыльцом,

Нелепой лепкой потолка,

Что смотрит словно свысока?

Иль тяжестью высоких стен,

Собой являющими плен?

А может занавес окна

Так вызывающе скромна?

Чем раздражает этот дом?

Благополучием во всем,

Где словно бы судьба сама

Любая линия пряма?

Тем, что в нем запахи и цвет

Одни и те же много лет?

Или навязчивостью в том,

Что без конца твердит: “Я – дом!?

А может потому так зол

Бываю в этом я дому,

Что взял однажды и зашел,

Зачем не зная и к кому.

***

А жизнь слепа.

Она не знает,

Что создает в кромешной мгле.

И нас наощупь осязает,

Как все живое на земле.

То щек, то лба она коснется,

То глаз, святая простота,

А след все глубже остается

От любопытного перста.

***

Этот миг,

Этот сладостный миг,

Пробежавшая в небе строка

От младенца, исторгшего крик,

До застывших очей старика.

Все прости и о всех помолись.

В этот мир мы приходим любить.

И восславь всей душой своей жизнь,

Как бы ни было горестно жить.

РУССКИЙ ИСХОД

И шел народ из плена тьмы и зла,

Из века в век, одной надеждой сытый,

Нуждой гонимый, батогами битый,

Он шел на свет небесного чела.

Через пустыню, воды и снега,

Пожарища и кровь переступая,

Он шел и верил, что земля святая

Пред ним свои откроет берега.

Вслед за одним вставал другой пророк

И воздымал в руках своих скрижали.

Они к добру и равенству взывали

И к жребию, что жертвенно высок.

И были проклинаемы они,

И биты были злобой и камнями,

Но кровь их – очистительное пламя

Была преображению сродни.

Когда соединялись ход времен,

Земные и небесные молитвы,

Народ вставал на праведную битву

И разрушал губительный полон.

Пока еще Удерживатель был

И ограждал, и вел народ сирый,

Свет истины сиял над грешным миром

И жертвенную кровушку сочил.

Но забывал народ свою судьбу

И козлищ возносил и чтил богатство,

И проклинал он равенство и братство,

Что нес так долго на своем горбу.

В безвременьи, в молчаньи роковом,

Когда над духом властвовала сытость,

Плодились идолы, утробная безликость,

И примиренье становилось злом.

Рождались упыри в державной мгле,

И лoвцы душ клялись служить народу,

Плясали нищие и славили свободу

На горемычной матери-земле.

И шел народ с иконой на груди

Туда, где Вавилон воздвигли новый.

А позади – горящий куст терновый

И крестная Голгофа – впереди.

ПОБЕДИТЕЛИ

Любя космические дали,

Не время ль посмотреть окрест,

Чтоб звон вечерний погребальный

Нам не принять за благовест?

Чтобы в земном многоголосье

Сквозь славословие побед

Услышать стон живых колосьев,

Увидеть моря мертвый свет.

Величье разума итожа,

Увидеть, в космосе пыля,

Что, как шагреневая кожа,

Все уменьшается Земля.

И наша поступь удалая

Все безысходней и больней,

Сомнений горестных не зная,

Следы печатает на ней.

Не позабудут нас вовеки

И наши хищные глаза,

И четвертованные реки,

И поредевшие леса.

В тех неизведанных просторах,

Что неподвластны нам пока,

Уже блуждает отблеск взора

Вооруженного зрачка.

Но как предвестники расплаты

За побежденный в душах страх,

Над городами вдовьи платы

И саван серый на полях.

Летит над вешними полями

Тень обреченного листа,

И смотрит мир на нас глазами

На казнь идущего Христа.

ПРОЩАНИЕ С ПУШКИНЫМ

“Редеет облаков летучая гряда…”

Так было, есть и будет так всегда.

Ни мир, ни душу не переиначить.

Какие б вихри не взметнул восток,

Как ни был бы закат заносчиво высок,

Но день придет.

Не может быть иначе.

Рука откроет пыльное окно,

И заискрится старое вино.

Ах, как глоток прохладен и целебен!

И ветер запах звездный принесет,

И ощущенье вечности вернет,

И тихий дождь прольется , как молебен.

Но кто-то вновь разрушит этот лад,

Окно затмит, погасит звездопад,

И старое вино заменит пепси.

Заглушит дождь охрипший диск-жоккей,

И этот кто-то скажет мне: - О, кей!

Не понимаю, что же ты не весел?

Живи, чудак, и радуйся, пока…

“Редеет облаков летучая гряда…”

***

Все больше нас.

Настанет время,

Когда Земля, пронзая тьму,

Стряхнет с себя людское племя,

Как наважденье, как чуму.

Залечит раны понемногу.

Заполнит в недрах пустоту…

И принесет в ладонях Богу

Былинку малую в цвету.

***

На Духов день, в деревне, на Угре

Прошелся дождь по высохшей земле.

И бабка на восток перекрестилась.

Перекрестилась Юрьевна на луг,

На всякую землицу, что вокруг:

– Ах, матушка!

Как долго ты постилась!

Березовые ветки полила,

Снедь собрала неспешно со стола,

Козу в другое место привязала,

Поставила на творог молоко…

И, наконец, уснула так легко,

Как только в давнем детстве засыпала.

***

От раздоров и лукавства,

От всесилия сует

Пью дорогу, как лекарство,

На ночь, утром и в обед.

Пью простор, летящий мимо,

Свет полей, покой звезды

И полынный привкус дыма

Сиротеющей избы.

Уезжаю, не прощаясь,

Слез непрошеных не лью,

И в содеянном не каюсь,

И зароков не даю.

А приеду облегченный,

Посмотрю на шесть сторон,

И услышу просветленный

Над землею тихий звон.

И на том последнем пире

У меня один лишь гость,

Все, что мне осталось в мире –

Дней пустеющая горсть.

***

Все принимать, что разум воплотил

В бетон и сталь, в материю прогресса

И не жалеть о том, что позабыл

Хмельную горечь мартовского леса.

Глядеть, как надвигаются дома,

С каким-то неосознанным испугом.

Уехать прочь.

И вдруг сойти с ума

От бабочки, порхающей над лугом.

***

Птичья стая разбилась о наледь.

Сплоховал ли вожак в полумгле,

Или весен зовущая память

Умерла в этот миг на земле.

Неестественно крылья лежали,

И смотрели глаза вожака,

Словно все еще, все еще ждали,

Что отпустит их в небо река.

И сказал кто-то, глядя на стаю,

Нежный лоб прикрывая рукой:

– Не смотри!

Мы еще полетаем!

Мы еще полетаем с тобой.

***

Убегал от рыси горностай.

Меж ветвей легко струилось тело.

Но распадок обозначил край

Вольного таежного предела.

След потока, селевая грязь.

А за ней зеленое приволье.

Но инстинкта родового власть

Вдруг сковала мускулы и волю.

Царский мех искрился чистотой,

Серебром на поминальной тризне.

Горностай застыл.

И принял бой,

Отрицая грязь ценою жизни.

***

Усталый, хмурый свет небес

Весь поглощался темным полем.

Дорога и сиротский лес,

Как будто бредили неволей.

Полудремотных листьев дрожь,

Все неживое и живое

Меня молили: не тревожь

Давно желанного покоя.

Как странно все переплелось!

И в счастье жить, и в жажде смерти,

И вечный странник – только гость,

И лист бессмертен в круговерти.

Какая небыль удивит,

Какая быль переиначит?

Душа минувшее хранит

И о грядущем тихо плачет.

О, как понятен ей простор,

Исполненный славянской крови,

Его убийственный укор

И милосердие любови!

Как небо близко и светло,

Что нежно смотрит сквозь преграды,

Как материнское чело

На спящее в утробе чадо.

Все – снова,

С чистого листа,

В утратах обретя прозренье,

Что там, за полем, пустота,

Что только в нем преображенье.

***

Вячеславу Кобзеву

Спой, певец!

Я не знаю о чем.

Но так холодно сердцу в осеннюю темень.

То ли ночь навалилась тяжелым плечом,

То ли стужа сковала судьбы моей время.

За окном моим мечется птица в ночи,

Потерявшая милое сердцу гнездовье.

Голос твой утешает, как пламя свечи,

И опять оживают надежда с любовью.

Окоем распрямляет пространства углы,

И редеет спрессованный воздух предместья.

И пронзивший Вселенную призрак иглы

Растворяется в небом дарованной песне.

Утром вздыбится мир на крутом вираже

И наполнится страхом и ядом стяжательств…

Пой, певец!

Так легко и привольно душе!

И не нужно о счастье других доказательств.

***

Что случилось с тобой, моя Родина?

Зашаманили душу твою.

Обольстила змея - подколодина,

Обещавшая жизнь, как в раю.

И ответили сытые граждане,

Свысока озирая народ:

– Мы возмездья давно уже жаждали

За поганый семнадцатый год.

Мне сказали довольные граждане:

– Нам хватает достатка вполне.

Мы теперь никому не обязаны –

Ни отцам, ни великой стране.

Мне ответили нищие граждане:

– Лишь бы не было только войны.

Да, мы голь, но не суки продажные.

Нет пред Родиной нашей вины.

И пошел я один косогорами,

По путям, где ни зги не видать,

По лесам да равнинам, с которыми

Так легко обо всем забывать.

***

Придет он, я знаю о том,

Наследник отеческой славы

И взглянет свинцовым зрачком

В глаза разоренной Державы.

И шагом тяжелым пройдя

Ее рубежи и пределы,

Он властной рукою вождя

Отделит от зерен плевелы.

Светильник надежды зажжет,

Очистив страну от проказы,

И снова воскреснет народ

Из нищей безформенной массы.

***

Если время потребует жертвы

В судьбоносный истории час,

Значит мы еще духом не мертвы,

И любовь не покинула нас.

Если мы не смиримся в бессильи

И отринем вселенское зло,

Значит, мы – еще дети России,

И Победа встает на крыло.

* * *

В этом нищем краю

безответном таком и былинном

Позабыла земля

заскорузлые руки забот.

Пролетят журавли

запоздалым, тоскующим клином,

И рванется вослед в поднебесье

пернатый народ.

И закружатся листья

в какой-то отчаянной пляске,

Унося за собой волглый запах

берез и осин.

И смешаются странно

земные с небесными краски,

И потянет от берега

холодом первых седин.

Не зови, не проси меня

край этот нищий оставить.

Я навеки прирос к неприкаянной

русской земле.

Вот декабрь придет,

и сотрет все случайное заметь,

И повыжгут морозы все то,

что рождалось во зле.

И тогда по весне,

под апрельские теплые зори

Зашумят и наполнятся

радостным светом леса,

И очнутся поля от сиротства,

безверья и горя,

И о верности отчей земле

возгласят небеса.

* * *

Пижама, комнатные тапочки,

Экран с продвинутым лицом…

А я теперь приставлен к ласточкам,

Что поселились над крыльцом.

Я вдоль Угры хожу по берегу,

Бобрам причастный и плотве.

И только глубь небес по пеленгу

И покрик чаек в синеве.

А подо мной в песке, спрессованном

Веками, вихрями времен,

Застывший след подковы кованой

И кровь отеческих знамен.

А надо мной глубин молчание,

Где нет начала и конца.

И только теплое дыхание

Непостижимого Творца.

***

Как раненая птица в первый миг

Взмывает ввысь в порыве безотчетном

Продлить полет.

И испускает крик,

Прощальный крик последнего полета.

Так и поэт в предчувствии беды

Вдруг обретает вещий дар пророка

И в нем сгорает прочерком звезды

И чуждый, как звезда, и одинокий.

ПОСЛЕДНИЙ ЦЕЗАРЬ

“Идущие на смерть приветствуют тебя!”

Мой властелин, мой повелитель, враг мой,

Ни нынешний, ни век минувший не любя,

Дорогой мы уходим невозвратной.

“Идущие на смерть приветствуют тебя”.

В порыве жертвенном искажены уста,

И небо содрогается от крика.

В нем преданность рабов твоих и немота

Ушедшей в вечность Родины великой.

В порыве жертвенном искажены уста.

Нас тьмы и тьмы.

Идем, не нарушая ряд,

И задние в лицо не знают первых.

За нами позади кресты, кресты стоят,

А впереди – загон для самых верных.

Нас тьмы и тьмы. Идем, не нарушая ряд.

Под музыку лихих заморских трубачей

И под родное наше Аллилуйя,

Из ножен не достав заржавленных мечей,

Уходим мы в небытие, ликуя.

Под музыку лихих заморских трубачей.

Виват, мой властелин!

Повелевай и правь!

За нами нет ни мстителя, ни Бога.

Поднявший кнут над стадом трижды прав.

Пусть исчезает в сумраке дорога.

Виват, мой властелин!

Повелевай и правь!

СВОБОДА

Её плоды плодам анчара

Сродни.

В них тоже скрытый яд.

От либерального угара

В России головы болят.

И нет уже надежд на милость

Судеб, где каждому – своё.

Свобода плоти расплодилась,

И нет спасенья от неё.

Она доступная, как шлюха,

Подняв подол, стучится в рай.

Но есть ещё Свобода Духа –

Ей, как царице, присягай!

* * *

Я говорил в отчаянье себе:

Что́ я могу один средь одиночек?

Одна свеча не одолеет ночи,

И не достичь небес одной мольбе.

И это примирение с судьбой

Навек, казалось, плоть моя впитала,

Готовая стать нищей иль рабой,

И лишь душа, душа лишь бунтовала.

Она дралась со злом, кровоточа,

Зализывая раны меж боями…

Я утешал как мог её словами,

Она ж ласкала рукоять меча.

***

Серп и молот, как символ труда

На знаменах и звездочках наших.

Той страны не забыть никогда,

Что прошла по планете на марше.

Ни себя не щадя, ни врагов

В созиданье искала бессмертье.

– Сколько было ей?

– Двадцать веков.

Крестный путь её – двадцать столетий.

Ибо сущность не в том, что она

Новый мир создавала без Бога,

А в надежде, что станет страна

В царство Божие светлой дорогой.

Сгинет власть золотого тельца,

А за ним все убийцы и воры,

Что насытятся правдой сердца

И не станет вражды и раздора.

Но роса очи выела нам,

Пока ждали мы солнца восхода.

И ушел недостроенный храм,

Словно Китеж, в безумные воды.

Люди в пору разрухи и бед

Вновь приходят туда, где стоял он,

Чтоб под звездами прежних побед

Силы вызрели в сердце усталом.

И тогда возникает порой

Необычного храма виденье.

Купол венчан звездой золотой,

Божий крест освящает ступени.

И идут к нему в вечном строю

Четким шагом державным двенадцать,

И над ними святые поют,

И за ними иуды толпятся.

***

Заклинаю я вас, заклинаю

Не судите меня сгоряча.

Я и сам себя толком не знаю.

Так, в разрушенном храме - свеча.

Иногда в него люди заходят.

Удивляются: Надо ж! Стоит!

А сказали, что нет его вроде,

И сказали: навечно забыт.

Но во тьме леденящего страха

Бродят тени меж храмовых стен –

Настоятель и трое монахов -

В красных рясах чуть ниже колен.

Храм теплеет у них под руками.

И под сенью святого креста

Возвращаются камень за камнем

На свои вековые места.

К храму тянутся детские руки.

Пусть в них свечи еще не зажглись,

Но они уже злату не слуги,

В них другая рождается жизнь.

И когда-нибудь утром погожим

Там, где были разруха и срам,

Удивлённо увидит прохожий

Возрожденный сияющий храм.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Еще снега неотвратимы,

Еще весеннее тепло

Едва заметным волглым дымом

Струится робко над селом.

И на еланях не пробилась

Нетерпеливая трава,

Еще черна лесов бескрылость,

Предельна неба синева.

Но там, где горбят буераки

Свои опавшие бока,

Затрепетали, словно флаги,

Ростки упрямого цветка.

В лесу, в застылой глухомани,

Где снег по-зимнему высок,

Вдруг сладким запахом поманит

В березах забродивший сок.

И там, где роща раскололась

По старой санной колее,

Уже звенит синичий голос,

В весну поверивший вполне.

А я все жду еще приметы,

Мне мало первого тепла,

Чтобы поверить, будто лето

Заря над лесом разожгла.

* * *

Таких стихов уже не написать.

Я прочитал их вслух в пустынной комнате.

Был пятый час.

И начало светать.

Страницы были слипшиеся в томике.

Я отложил его, забыв тот свет,

Ту музыку, когда являлось слово.

Стучался ветер в окна.

Чей-то след

Мне чудился на серых досках пола.

Какое-то предчувствие меня

Одолевало. Ветреные ночи

Всегда тревожны ожиданьем дня,

Виной неотмолимой сердце точат.

Назойливо, надменно шли часы,

Насмешник мой, садист неумолимый.

А я смотрел на чистые листы

И голос ждал, отчаяньем томимый.

Молчание, немая тишина,

Казалось, всё живое поглотила.

Я лег в постель. Но не дождался сна,

И вспоминал, когда же это было?

Когда оборвалась живая нить

Меж страждущей душой и небесами?

Я думал: Как? Зачем теперь мне жить?

Какими успокоиться словами?

Полоска света первого луча

Молчание разрезала, как бритвой.

Раздался голос: Зажжена свеча.

Молись!

- Прости. Я позабыл молитвы.

* * *

Какая зябкость, пасмурность какая!

Пропахло небо горечью полей.

Уходит осень, тихо окликая

Простор гортанным криком журавлей.

Уходит осень по лесным дорогам,

Продрогнув до последнего листа,

И с каждым днем седеет понемногу

От холодов предутренних река.

Проглянет сквозь дожди кусочек сини,

Смешает краски, бросит их вразлёт…

Но проступает строгость четких линий

Во всем, что вслед за осенью грядёт…

* * *

Душа все помнит.

Память – коротка:

В ней миг запечатлён.

В душе – века.

Перебирает в прихоти эпохи.

И эта в мраке зла.

И эти – плохи.

Предчувствие блаженства в небесах

Её томит, рождая смутный страх

От вечной неизвестности исхода

Борьбы со злом.

Плоть – странная порода:

Ей ближе память – блеклая строка,

Ей ближе миг.

А для души – века.

* * *

Еще невестилась трава,

Листва усладно зоревала,

А осень робкие права

Зиме безропотно сдавала.

На теплохладные поля

Снега ложились по-хозяйски,

Всё погребая.

И земля

Не вспомнила заветов майских.

Не растопила, не сожгла

Опустошительную силу,

Лишь в белый саван убрала

Необозримую могилу.

* * *

Когда наступит ясность декабря,

И просветлеет небо над полями,

Россия вдруг увидит за холмами

Другую даль, по правде говоря.

На пепелище отчины пиры

И миражи бессмысленной дороги

Продут, как хворь.

И горизонт убогий

Откроет смысл шутовской игры.

О, как я часа этого боюсь

И жду его, как путник перевала…

В который раз попробуем сначала,

В который раз, доверчивая Русь.

ОСЕННЕЕ

Трепещет и молчит,

молчит и светится,

Озябших всех благословляя в путь.

Ах, милая печальница-утешница,

Зачем жалеть о том, что не вернуть.

Принарядился лес в косынку алую,

Еще тепло ласкает ковыли,

Но нашей встречи нежность запоздалую

Уже отпели в небе журавли.

Уйдут в предзимье, растворятся в замятии

Короткие, задумчивые дни.

Как лист хранит

рассвет весенний в памяти,

Так ты улыбку осени храни.

Храни тепло усталого молчания,

В котором все так ясно и без слов.

И в сердце милосердное страдание

Вновь обратится в нежную любовь.

* * *

В этом нищем краю

безответном таком и былинном

Позабыла земля

заскорузлые руки забот.

Пролетят журавли

запоздалым, тоскующим клином,

И рванется вослед в поднебесье

пернатый народ,

И закружатся листья

в какой-то отчаянной пляске,

Унося за собой волглый запах

берез и осин.

И смешаются странно

земные с небесными краски,

И потянет от берега

холодом первых седин.

Не зови, не проси меня

край этот нищий оставить.

Я навеки прирос к неприкаянной

русской земле.

Вот декабрь придет,

и сотрет все случайное заметь,

И повыжгут морозы все то,

что рождалось во зле.

И тогда по весне,

под апрельские теплые зори

Зашумят и наполнятся

радостным светом леса,

И очнутся поля от сиротства,

безверья и горя,

К о верности отчей земле

возгласят небеса.

***

Ночь осенняя темноглазая

Ветром тешится – не натешится.

То ли радость нежданную празднует,

То ли кается в чем-то, грешница.

Разделил бы с ней своё счастьице

Коли выпало бы нечаянно,

Выпил мглу её, как причастие,

Помолился бы с ней покаянно.

Но от радости нету весточки,

Маята в душе, да не высказать.

Ветер треплет ольховые веточки,

Но давно на них нет ни листика.

Не тревожь меня, ночь осенняя,

Ни удачами и ни бедами.

Все, что было в душе, – посеяно,

А взойдёт ли когда – неведомо.

ДВА ПОЭТА

Они не говорили друг о друге,

Хотя и пили за одним столом.

Как спутники в одном небесном круге,

И все-таки, наверно, не в одном.

И было мне томительно и жутко

Их различать в молитвенной тиши –

Поэзию холодного рассудка

С поэзией страдающей души.

***

В память о творческом семинаре

Ник.Ник. Сидоренко в литинституте

60-х годов

Из одного гнезда Ник. Ника

Мы вылетали – не птенцы,

Поэты Родины великой

И слова русского гонцы.

Смеялся мрачно Толя Брагин

Не над другими – над собой,

Литературные овраги

Не одолев в судьбе крутой.

Провинциальная мадонна,

Читала Фокина, стыдясь

И рифмы северные звоны,

И славы ветреную власть.