Posted 16 марта 2011,, 21:00
Published 16 марта 2011,, 21:00
Modified 8 марта, 06:25
Updated 8 марта, 06:25
Мировой рубильник
Ровесник века, Александр Лабас постоянно попадал в какие-то временные расщелины. Он встретил революцию подростком, активно включившись в работу авангардных мастерских и союзов. Но к тому времени, когда его талант был на самом взлете, полет и внутренняя свобода в глазах «руководящей и направляющей силы» уже перестали быть мерилом художника. Лабаса откровенно не запрещали, но и не разрешали. Его заново открыли на рубеже 1960–1970-х годов, когда романтизм «оттепели» искал поддержки в живых мэтрах. Но к этому времени самого мастера занимали совсем другие темы – вечные, мистические, – он не был готов возглавить колонны. И даже в том, что нынешняя выставка в Третьяковке опоздала на год, видится особый перст судьбы, – во всем лабасовском искусстве есть едва различимый сдвиг, который выводит его за границы любых стилей, направлений и юбилейных чествований.
Этот сдвиг, парадокс и странность Александра Лабаса можно почувствовать только когда увидишь картины воочию. В пересказе все звучит по-другому. Взять, например, увлечение художника индустрией, техникой, летающими и ездящими машинами. Кто этим не увлекался в 1920-е годы? Но когда смотришь на лабасовские дирижабли или несущиеся на большой скорости поезда, меньше всего на ум приходят футуристы. Тут скорее старые мастера – Босх или Маньяско: дирижабли похожи на фантастических рыб, вокруг которых копошатся едва различимые фигурки.
Фото: ЕКАТЕРИНА ВАРЮХИЧЕВА
Кто в конце в 1930-х не воспевал летчиков? Но, пожалуй, только у Лабаса можно увидеть полет «изнутри», пережить его в салоне аэроплана. Вплоть до авиационной катастрофы (одноименная картина из Пушкинского музея), когда пассажиры слетают со своих мест. Или совсем уж хрестоматийный образ – Ленин на броневике. Но только у Лабаса фигурка вождя подобна флагштоку среди вскинутых винтовок, к тому же рядом с Лениным на башне в порыве радости примостилось еще несколько человек.
В принципе художник пытался воплощать заповеди футуризма. Он показывал вещи в движении, чертил световые потоки, изменял формы под действием скорости (шутка ли, во ВХУТЕМАСе он преподавал физику цвета). Но Лабас никогда не был абстракционистом – его кисть буквально цепляется за ускользающую реальность. Одна из самых потрясающих картин на выставке – «Наш переулок утром» 1929 года (из Третьяковки): в коричнево-сером мареве тумана две запятые – два пешехода-муравья. Точно так же с трамваями и метро: Лабас один из первых стал писать виды метрополитена. Но его эскалаторы – это водопады отдельных фигурок, яркости одежд которых позавидовали бы нынешние посетители рейвов.
К чести устроителей экспозиции на Крымском Валу, все лабасовские творения идут не по хронологии, а по темам. Александр Аркадьевич работал развернутыми циклами. Кроме дирижаблей, поездов, трамваев были еще пароходы, города будущего, «романтика революции». Разделенная по этому «путевому» принципу («Летим», «Едем», «Плывем»), выставка из биографической прозы превратилась в поэзию. И главная, ударная строка оказалась прямо посередине: в центре зала воссоздана лабасовская «Электрическая Венера» – огромная статуя, словно собранная из конструктора «Лего», рука которой готова опустить рубильник. Делалась она для сельхозвыставки 1930 года. Но стоит просто сравнить ее с мухинской скульптурой «Рабочий и колхозница» (которая появилась через семь лет), чтобы, как говорится, почувствовать разницу. Даже при своих прямоугольных формах перед нами Венера, а не амазонка с серпом. И ток она пускает явно любовный, для отопления и освещения, а не для электрического стула.