«На всех московских есть особый отпечаток»

От канонического текста Грибоедова осталась самая общая канва (постановщик последовал беккетовской традиции в режиссуре, согласно которой не стоит повторять на сцене давно известный сюжет). Штрихами обозначены лишь ключевые моменты пьесы: Софья с Молчалиным, приезд Чацкого, бал в доме Фамусовых, изгнание Чацкого… Полковник Скалозуб появится мельком (огромная фигура в черном плаще, шагающая на ходулях через сцену). Не будет Петрушки, который «вечно с обновкой», старухи Хлестовой, Загорецкого, Репетилова, Горичей…

Фамусовское общество представлено в «Русском горе» в виде жутких теней, бесконечно выползающих на авансцену. Классических декораций тоже нет. Сцена завешена черным бархатом, на фоне которого появляются белые двери, напольные часы, окна, деревья и кареты, вырезанные из картона. Подчас они появляются и исчезают столь молниеносно, что не возникает сомнений в шаткости фамусовского общества. Черно-белое оформление спектакля несет ту же смысловую нагрузку, что и монологи Чацкого в тексте пьесы о контрастах русской жизни. Впрочем, от монологов режиссер-постановщик оставил лишь самые известные фразы: «Дома новы, но предрассудки стары», «Свежо предание, а верится с трудом», «Служить бы рад, прислуживаться тошно» и так далее.

По сути Иосиф Райхельгауз воспользовался результатами эксперимента Станиславского, когда во время репетиций «Синей птицы» (1908 год) великий реформатор сцены обратил внимание, что на фоне черного бархата черные предметы становятся невидимыми. Тогда же были придуманы специальные костюмы с капюшонами, которые используются, чтобы артисты появлялись на сцене незаметно. Герои «Русского горя», играя крестьян (Чацкий якобы объезжает пол-России, прежде чем попадает к Фамусовым), появляются на сцене в таких костюмах, держа в руках белые косы, серпы и молоты.

Главное в «Русском горе» – песни на грибоедовские темы, написанные Сергеем Никитиным и Вадимом Жуком. Лиза поет о жизни деревенской девушки в Москве, Чацкий – о сладком дыме отечества (при этом не выпускает сигареты изо рта), Фамусов – о трудностях «быть взрослой дочери отцом». Отдельную песню посвятили Грибоедову, в частности его гибели в Тегеране от рук религиозных фанатиков («Погиб поэт, невольник чести – груз двести»). Особенно смачно произносятся фразы о Москве как о городе, где правит зло: «Вон из Москвы», «На всех московских есть особый отпечаток», «Что за тузы в Москве живут и умирают», «Да и кому в Москве не зажимали рты обеды, ужины и танцы!»… Чацкий в этой Москве чужой. Он не вписывается в ее ритм, атмосферу и лизоблюдские нравы. Ну прямо советский диссидент. Недаром Чацкий прочитает свой финальный монолог по бумажке, подражая манере и голосу Бродского. В такой трактовке, кстати, грибоедовский текст зазвучит и правда свежо, хотя этот прием уже был использован полгода назад в нашумевшем спектакле Ярославского театра драмы имени Федора Волкова.