В жанре вампуки

Текст пьесы Лессинга был решительно сокращен и немного переписан. Сценограф Адомас Яцовскис встроил посередине сцены нечто вроде каменного парапета со скамейками: и присесть, и облокотиться, и влезть на возвышение, и даже развалиться в романтической позе исполнителям есть где. Так что актеры «Современника» темпераментно и азартно на протяжении полутора часов принимают картинные позы. Еще они хлопают ресницами, блеют козлиными голосами, орут, как резаные, придумывают себе какие-то гримасы, тики и несуществующие дефекты речи – в общем, изо всех сил честно пародируют «трагический стиль».

Беда в том, что ни режиссер, ни актеры, ни зрители этого самого «трагического стиля» не нюхали так давно, что слабо представляют себе, что это за зверь диковинный?

Возможно, во времена Мочалова или Ермоловой или хотя бы Мамонта Дальского пародия на «трагическую экзальтацию» была близка и понятна. Но сейчас трагики вымерли, как птица Дронт. Уже десятки лет как трагедии на Москве дают редко. Если и ставят, то в чеховских полутонах. А громовые раскаты трагического темперамента, чтобы люстры в зале дрожали и нервные дамы в обморок хлопались, – их и театральные старожилы не упомнят. Мельпомена нынче не протяжно воет, а разговаривает исключительно полушепотом и на фальцете.

В отсутствие предмета сама пародия как-то скукоживается до размеров домашнего капустника. И вот уже кажется, что актеры не столько пародируют трагический стиль, сколько прикрывают пустоту замысла. А режиссер не то чтобы разит штампы, а хватается за ироническую краску от растерянности и беспомощности.

Старый проверенный рецепт: не знаешь, как решить сцену или целую пьесу, – делай ее иронически. Множество пупкиных от режиссуры имя себе сколотили на этот простом, как лом, приеме. Но даже для него требуется чуть большая профессиональная оснащенность и фантазия, чем пока предъявляет дебютантка.

Найденные ею фишки так немногочисленны и незамысловаты, что не смеяться, а плакать хочется. У каждого исполнителя ровно по две интонации и столько же демонстративных жестов и поз. Герои успевают выложить все свои примочки в первые три минуты после появления, а потом их повторяют с разной степенью темперамента. Принц в брючках, которые вот-вот лопнут, смахивает прядь со лба и томно красуется. Эмилия резко сучит ногами и шепелявит. Благородная мать хлопает ресницами и стреляет глазками. А главный злодей изображает из себя Дракулу. В самом выигрышном положении оказывается благородный отец – полковник Галотти, поскольку появляется всего в двух сценах. Свою первую сцену Владислав Ветров проводит на уморительных интонациях попугая-правдолюбца из репертуара Геннадия Хазанова. В финале красочно заколов дочь, он надменно сообщает зрителям, что ежели кто хочет знать, чем все кончится, то себя он убивать не собирается. Кладет кинжал на пол и уходит за кулисы чеканной походкой.

А нам остается размышлять: зачем, собственно, для всей этой затеи понадобилось тормошить тень Лессинга? Ни одна из тем знаменитой трагедии, похоже, постановщика никак не взволновала. А если хотелось взять непременно сюжет с кровавой развязкой, почему было бы не выбрать что-нибудь попроще: хотя бы историю серенького козлика...

Впрочем, вампука – такой коварный жанр, что с треском провалился даже великий Мейерхольд и больше трагедий не пародировал...