Posted 15 октября 2007,, 20:00
Published 15 октября 2007,, 20:00
Modified 8 марта, 08:33
Updated 8 марта, 08:33
Пошла хорошая карта
Что ни говорите, а труднее удивить современного зрителя, поставив оперу в тех самых обстоятельствах, что изначально были ей предложены. В новой «Пиковой даме» очень мало купюр, лишь слегка тронут текст либретто. Герман, Лиза и Графиня разыгрывают извечный свой сюжет. А вот чего нет и в помине, так это пышности убранства и буйства красок золотого века, пудреных париков и необъятных кринолинов, нет ни игорного стола, ни карт – сцена «не меблирована» и выдержана в черно-белых тонах, включая все костюмы. Подобный аскетизм, разумеется, только усложняет дело: героям не за что «спрятаться», они словно «голые» на этой сцене. Что касается Германа, то, когда ему является призрак Графини, он потом так и «забывает» одеться и в игорный дом является в шинели, наброшенной поверх нательной рубахи. Возникает призрак пушкинского героя, который, как известно, не застрелился, а закончил свои дни в полном безумии в Обуховской больнице...
Выглядит абсолютно логичным, что именно «Пиковая дама» стала дебютом Валерия Фокина в оперном жанре. Он всегда тяготел к литераторам, чье творчество связано с Петербургом. И, поскольку вот уже в течение четырех лет возглавляет Александринский театр, его собственное творчество теперь тоже самым тесным образом связано с этим городом. Одной из последних его постановок в Александринке был «Двойник» по Достоевскому. Мотив внутреннего раскола, как сам он говорит, стал для него определяющим и в «Пиковой даме».
Болезненный надлом в Германе явственно ощущается с самого начала: он узнает, что Лиза помолвлена, безысходная страсть ищет выхода, но, в конце концов, находит его не в обещанном ответном чувстве избранницы, а в стремлении раскрыть сулящую богатство тайну карт. Бадри Майсурадзе передает это неумолимое крещендо овладевающей Германом навязчивой идеи, которая приводит к полной подмене цели: ею становятся три карты, что должны были послужить только средством к достижению счастья с Лизой. Разлад, переживаемый Германом, достигается не только вокальными красками. Он чувствуется в его замедленной походке и согбенной спине – так ходят люди с тяжким грузом на душе, в том, как он прячется от посторонних глаз и постоянно прислушивается и к чужим разговорам, и к самому себе. Но Фокин не забывает об условности оперного жанра и самый мучительный – безмолвный – монолог героя, решающегося пробраться в спальню Графини, чтобы выведать ее тайну, подает масштабно и броско. Герман стоит на авансцене, а за его спиной огромная тень, как бы повторяющая его силуэт, вновь и вновь совершает восхождение по ступеням такой же призрачной лестницы – восхождение к конечной точке его нарастающего безумия...
Фото: ДМИТРИЙ ТЕРНОВОЙ
Город таинственный и мрачный создал на сцене Большого художник-постановщик Александр Боровский. Даже не город, а его эскиз, набросок. На заднике либо вовсе ничего нет, либо выстроен белокаменный фасад, обозначающий место действия той или иной картины. Через всю сцену – вдоль нее – проходит мост, символ горизонталей Петербурга. Вертикаль создана опорами моста – гигантскими колоннами во всю высоту зеркала сцены. Мост этот не служит единению, а, напротив, разделяет героев друг с другом, Германа – с его рассудком. Это водораздел, грань между причудливыми отражениями судеб, та тонкая черта, что делит карту пополам, переворачивая вниз головой одну из двух частей фигуры. А колонны, за которыми постоянно прячется Герман, отгораживают его от бесконечного карнавала Санкт-Петербурга.
Этот карнавал – публика, гуляющая в Летнем саду, армия детей-солдатиков, приживалок Графини, игроков, гостей на балу – одетый в черное, вместе с пестротой как бы утратил разнообразие лиц, став единым хором-маской, безразличным черным фоном, на котором высвечивается драма основных героев. Судя хотя бы по костюмам, постановщики сохранили время действия пушкинской повести, проводящей «водораздел» между «веком нынешним» – веком Германа и Лизы – и «веком минувшим», оставшимся в воспоминаниях Графини. XVIII век, в котором разворачивается действие оперы, в нынешней постановке заявляет о себе на бале-маскараде, где собрание гостей скрывается под маской и плащом эпохи Казановы. Что до государыни Екатерины, то она «лица» не кажет: приветствие, ей адресованное, поется в зрительный зал. Зато о появлении ее на балу возвещают во время царственного прохода Графини. Так может быть, эту роль символа ушедшего века и примеряет на себя Графиня – единственная оставшаяся хранительница его загадок и чар?
Черно-белое решение спектакля дает большой простор игре света и тени (художник по свету Дамир Исмагилов). На рубеже XVIII и XIX веков был очень популярен жанр портрета-силуэта. Мастерски поставленный свет отдал ему дань на подмостках Большого театра, или – скорее – на мосту, построенном на его сцене. На белом фоне черные фигуры без лица создают рисунок причудливый и гротескный. Перемена света – и все они тонут во тьме, из которой тем ярче проступают лица или фигуры главных персонажей.
Едва ли не самую сложную задачу постановщикам «Пиковой дамы» задает сцена, в которой появляется призрак Графини, если, конечно, они хотят добиться «призрачности» и сообщить зрительному залу ощущение потустороннего мистического холодка. В нынешней постановке Большого явление призрака стало, пожалуй, самым эффектным эпизодом. Пока призрак Графини в ослепительном белом платье, никак не наводящем на мысли о саване, объявляет ему три карты и свою последнюю волю, на сцену выезжают некие «рамы», в которые заключены пять дам в белых же роскошных платьях. Их мерное кружение вокруг своей оси и пассы руками производят впечатление чего-то если и не мистического, то, во всяком случае, таинственного. Возможно, это образ молодой Графини, размножившийся в воспаленном воображении Германа. А возможно, и предзнаменование грядущей катастрофы – явление роковой карты, грозный отряд пиковых дам.
Великолепна актерская работа Елены Образцовой, звезды Большого минувшего века. Она пела Графиню в старой постановке, но в нынешней – урок «девчонкам»! – она другая. Не грозная старуха, сознающая, что время ее ушло безвозвратно, но гордая «императрица», все еще убежденная в том, что могут возродиться ее прошлая сила и власть. Очень ярко сыграно заблуждение Графини, принявшей Германа за своего прежнего молодого любовника. И одинаково выпукло и «вкусно» прозвучало и гневное «Вон ступайте!», и тончайшее пиано в песенке из оперы XVIII века.
Безупречное владение голосом продемонстрировала Татьяна Моногарова, неоднократно певшая партию Лизы, но в Большом исполнившая ее впервые. Подтвердил свою уже весьма высокую репутацию и дебютант Большого, именитый конкурсант Василий Ладюк – Елецкий.
Музыкальный руководитель постановки Михаил Плетнев этим спектаклем дебютировал в оперном театре. Но операми в концертном исполнении он дирижировал неоднократно. Его всегда отличало пристальное внимание к тексту, к смыслу каждого звучащего со сцены слова. Не стала исключением и нынешняя «Пиковая дама». Михаил Плетнев любит, великолепно чувствует музыку Чайковского и имеет к ней собственное отношение. Она прозвучала необычно, с непривычными темпами, но необыкновенно свежо и экспрессивно. Оркестр Большого под его управлением передал и страсть, и страх, и петербургский мoрок.
«Опера «Пиковая дама», которую мы увидели в новом сезоне, отличается от предыдущих постановок Большого театра. Она сочетает в себе классические традиции и в то же время звучит на редкость современно. Мы очень рады, что нам выпала честь поддержать именно эту постановку Большого театра, и я уверен, что она получит достойную оценку поклонников современной оперы», – поделился своими впечатлениями о премьере генеральный менеджер JT International Кевин Томлинсон.