Падение кумиров

Кризис ударил по монументальной пропаганде. Недавно я оказался в мастерской скульптора. Не Церетели, но тоже вполне известного, успешного и, что немаловажно, молодого. Скульптор, между тем, пребывал в плачевном состоянии: супруга с трудом удерживала его от запоя. Встречи в мастерской служили терапевтическим целям. О причинах депрессии спрашивать не пришлось – о них объявлялось прямо с порога: нет заказов, нет работы, нет денег для отливки уже имеющихся моделей, нет вообще ничего. Творческий кризис, обусловленный экономическим.

Шуточное ли дело – в одном городе-герое уже готовы были установить многофигурный памятник воинам (три солдата, по идее автора, должны были символизировать преемственность защитников отечества – от древнерусских витязей до современных десантников). Один уважаемый академик на худсовете хвалил этот памятник буквально следующим образом: «Рядом с ним ни один п...р (в смысле гей) не посмеет встать. Настоящие мужики, красавцы». Все уже сделано – нужны только 90 тыс. долларов для отливки, чтобы молодежь прониклась идеалами маскулинности. В другом месте притормозили возведение памятника разведчикам. 30 тыс. долларов в трубу. И последний удар – влиятельная нефтяная компания передумала покупать статую Христа в дар одному из топ-менеджеров – минус 20 тыс. долларов, которые предполагалось поделить со всеми помощниками и разнорабочими.

Вывод из всех этих личных неурядиц скульптор (между прочим, преподаватель академии) делал самый что ни на есть глобальный: кризис уничтожает монументальную скульптуру. Большое, общественно значимое ваяние оказалось самым уязвимым видом искусства. Ведь архитектор, даже при сильном сокращении строительства, может наступить на горло собственной песне и начать выдавать чистые квадратные метры (если, конечно, умеет правильно чертить по линейке). А скульптор как ни крути – это чистой воды художник, которого пользой не измеришь. В такой ситуации у него остаются два не самых престижных пути: делать кладбищенские памятники или настольные сувениры. Как тут не впасть в уныние?

Чтобы хоть как-то поддержать хлебосольного хозяина, я начал осматриваться по сторонам. Ведь известно: ничто так не поднимает дух художника, как похвала. В конце концов, не зря же в альбомах пишут, что гениальные работы часто пылятся в мастерской, что оценить их способны немногие, что лучшие вещи рано или поздно найдут путь к зрителю (пусть же я буду первым). Но как раз в этот момент я ощутил какой-то нехороший эффект дежавю. Почувствовал себя Фросей Бурлаковой из стародавнего фильма, когда деревенский самородок попадает в мастерскую советского скульптора. Для Фроси, напомню, все «женщины с веслами» были на одно лицо и в одной манере сделаны. У меня тоже воины-десантники, фигуры Спасителя, входящего в Иерусалим, и портрет Кости Цзю (для подарка победителям боксерского турнира) слились в одну обобщенную статую, годящуюся на все торжества сразу. В принципе, и воина, и боксера, и Христа можно предлагать под любой юбилей и любое торжество. Особенно для подарка президенту.

Я совсем не против реалистической советской традиции, не возражаю насчет патриотизма в скульптуре, идущего нынче рука об руку с эротичностью (как раз неподалеку от меня в мастерской –статуя обнаженной супруги ваятеля). Но в нашем искусстве ваяния был слишком очевидный перекос: оно откровенно обслуживало государственные деньги. Начиная со скульптур храма Христа Спасителя и заканчивая памятником Кадырову-старшему в Грозном. И даже частный капитал походил к ваянию чисто по-советски – произведение должно что-то восхвалять, чему-то учить, о чем-то (или что-то) напоминать. То есть до самого последнего времени мы продолжали программу «монументальной пропаганды», принятую сразу после большевистской революции. О том, что у скульптуры могут быть другие задачи и интересы, конечно, говорилось в залах и галереях, но в народ не шло – не понимает наш народ всяких там абстракций в виде беспричинно «торчащих железяк». Благо в живописи у нас был «русский авангард» с Малевичем и Кандинским, который вывел ее на новый уровень. В скульптуре такой мощной волны авангарда не случилось. А потому поныне ставим не скульптуры, а памятники.

В общем, вместо того чтобы ободрить и обнадежить мастера, я оппортунистски промолчал. Кто его знает, может, оно и к лучшему, если кризис сокрушит всю заводскую громаду бронзовых идолов? Может, хоть что-то изменится во вкусах заказчиков и исполнителей? Не зря же нас учили на искусствоведческом, что кризис – это подспудный поиск новых форм.

Автор – обозреватель «НИ»