Китайские шахматы в Нью-Йорке

Похоже, что идея сериала зародилась у Клапиша под влиянием его любимого режиссера Франсуа Трюффо, который в свое время выпустил ряд фильмов со сквозным персонажем – Антуаном Дуанелем (Жан-Пьер Лео), совершавшим свой путь во времени – от 14 до 35 лет. Правда, Трюффо, видевший в Дуанеле своего младшего двойника, относился к нему серьезнее, чем Клапиш, наблюдающий за Руссо с иронической отстраненностью.

К началу «Головоломки» у героя уже есть сын и дочка, но его брак с Венди дал трещину и окончательно разламывается из-за того, что он соглашается стать суррогатным отцом ребенка Исабель, живущей в Нью-Йорке со своей подругой. Туда же отправляется к новому возлюбленному Венди, а вслед за ней и Ксавье, который не хочет надолго разлучаться с детьми и которому, дабы получить вид на жительство в США, приходится фиктивно жениться на китаянке и доказывать иммиграционному инспектору, будто женился по любви. Там же вскоре оказывается и незамужняя Мартина, тоже обзаведшаяся детьми, так что все необходимые для игры фигуры собираются на одном поле – а Нью-Йорк с квадратной сеткой улиц напоминает не только шахматную доску, но и «доску» для компьютерной игры «китайская стена», в которой игроку требуется проложить по «городу» замкнутый маршрут, причем без самопересечений, хотя это невозможно как в шахматах, так и в кино.

Учитывая исходную позицию игры и позицию автора, желающего сохранить базовый актерский ансамбль для следующей серии (хоть он и говорит, что не намерен снимать очередное продолжение), вроде бы нетрудно предсказать конечную: брак главного с временной фигурой так и останется фиктивным, а из числа постоянных фигур любовная связь возможна только между ним и Мартиной. Но дело в том, что на протяжении всего фильма Ксавье не только действует, но и также пишет роман и переговаривается по скайпу с издателем, который неустанно напоминает ему, что литература и жизнь – вещи совместные, но устроенные по разным правилам: что уместно в одной, может быть неуместно для другой. А поскольку в романе Ксавье пишет о собственной жизни, он либо строит ее по законам литературы и адекватно описывает, либо не строит и описывает неадекватно. В тот же лабиринт попадает и экранизатор, который, во-первых, должен решить, что именно он экранизирует (роман Руссо или его жизнь), а во-вторых, что делать с теми эпизодами из жизни или из романа, которые непригодны для кино, поскольку оно существует по правилам, отличным от литературных и жизненных. Так что определить, какую из трех субстанций мы видим в финале, невозможно даже с помощью Шопенгауэра и Гегеля (их, что особенно пикантно ввиду ненависти первого ко второму, играет один актер – Йохен Хагеле), которых герой призывает для разрешения своих противоречий.

Зато можно сориентироваться с помощью чувства юмора, которое подсказывает, что все это – чистое кино, имеющее весьма опосредованное отношение к реальности, но реально смешное и отлично сыгранное, в том числе во второстепенных ролях – например, еврея-адвоката (Джейсон Кревитс) и агента иммиграционной службы (Питер МакРобби). Не следует забывать также исполнителя роли заднего плана, укрывшегося под инициалами N.Y., к которому Клапиш относится с той же дружеской иронией, как и к главному герою. Когда тот нанимается к ирландцу, латинос-работник спрашивает: «На кой ты его берешь? Он же иностранец!» «Да мы все здесь иностранцы», – парирует босс, оглядывая разноцветных сотрудников. «Кроме меня», – возражает афроамериканец. А в ответ слышит: «Заткнись, Обама!»