У самого неба

Событием, определившим мировоззрение писателя, стало затопление села Аталанка Усть-Удинского района Иркутской области, в котором он вырос, во время строительства Братской ГЭС. Образ деревни, которую затапливают, уничтожают, истребляют, будет снова и снова возвращаться на страницах его прозы, разрастаясь до символа всей огромной страны, со всеми ее просторами, с дыханием того необъятного и щемящего, обетованного, родного и проклятого пространства, про которое мы говорим: Русь. Он сознавал себя ответственным перед этой беззащитной и сиротливой землей, стремясь уберечь ее от вполне конкретных бед и бед, которые ему иногда чудились. При Константине Черненко активно лоббируется проект переброски северных рек, которые, по замыслу авторов сего проекта, должны будут оросить засушливые южные земли и резко поднять урожаи. Против многомиллионной авантюры восстают вовсе не ученые-мелиораторы и вовсе не труженики села, а физик – академик Андрей Сахаров и писатели-деревенщики Василий Белов и Валентин Распутин. Причем возражали они против проекта исходя не из его экономической нецелесообразности или слишком высокой себестоимости – они упирали на то, что проект разрушит последний заповедник русского деревенского духа – вековой уклад северных деревень… Тогда безумную идею удалось похоронить, но «уклад северных деревень» это не спасло. Русская деревня разрушалась, уходил на глазах в небытие деревенский уклад вместе со страной, его не сберегшей.

Распутин-писатель мог оставаться верным земле, которую ощущал своею. В своих перестроечных и постперестроечных текстах он снова и снова живописал патриархальное деревенское бытие, «Край возле самого неба» (так назывался первый сборник его рассказов).

Гибель русской деревни Валентин Распутин осознавал яснее, чем кто-либо из его современников. В сущности, его собрание сочинений в своей совокупности постепенно вырастало в грандиозную отходную деревенской российской жизни, которая длилась с незапамятных времен, а тут пришла к своему финалу.

Распутин – общественный деятель отвечал вызовам времени, которое ощущал враждебным себе.

Защитник по складу души, он жил в эпоху разрушений и катаклизмов. Хранитель, стал свидетелем распада страны и уклада жизни.

С той же яростью, с какой он когда-то защищал нашу землю от мелиораторов-реформаторов пространства, он обрушивался на тех, в ком подозревал реформаторов духа народного. В годы перестройки пошел даже во власть: в 1990–1991 годах был членом Президентского совета СССР при Горбачеве («Мое хождение во власть ничем не кончилось. Оно было совершенно напрасным. (…) Со стыдом вспоминаю, зачем я туда пошел. Мое предчувствие меня обмануло. Мне казалось, что впереди еще годы борьбы, а оказалось, что до распада остались какие-то месяцы. Я был как бы бесплатным приложением, которому и говорить-то не давали»).

С годами не становился ни снисходительнее, ни гибче. Гибель любимой дочери в авиакатастрофе только усилила растущую мизантропию. Последние десять лет сблизился с КПРФ. Требовал уголовного преследования Pussy Riot, обрушивался на разоблачителей культа Сталина…

Его позиции – антиперестроечной, антилиберальной, если угодно,?– было трудно сочувствовать. Непримиримость и последовательность, с какой он ее отстаивал в течение десятилетий, – было трудно не уважать.

Как подытожил его коллега Евгений Сидоров, «перестройка развела нас совершенно. Он и Белов поддерживали другую точку зрения на развитие страны. Но это не имеет никакого отношения перед лицом вечности».

Перед лицом вечности стихают партийные и идеологические распри, замолкает злоба дня. Остаются книги, фильмы-экранизации. «Уроки французского», «Прощание с Матерой», «Живи и помни». Остается память о сильном и страстном человеке, который умел держать удары судьбы и прожил длинную, трудную жизнь, не изменяя себе.