Posted 15 марта 2007,, 21:00
Published 15 марта 2007,, 21:00
Modified 8 марта, 08:47
Updated 8 марта, 08:47
Ефим Шифрин: "Я не столько сделал судьбу, сколько выполнил предназначение"
– Ефим, что это за идея с цирком? Что вы будете делать на арене?
– Суть в том, что известные в стране люди пробуют себя в разных цирковых жанрах. Кое-что мы уже посмотрели – «Звезды на льду», например. На лед я выйти не согласился. С какого рожна я надену коньки? А когда прозвучало предложение поучаствовать в цирковом проекте, я даже не успел себе удивиться. В ту же секунду, не задумываясь, ответил согласием. Потому что цирк – синкретичное искусство, из него, если быть верным истине, все и пошло: театр, балет и опера. В античную пору все было в пределах этого циркового круга. Нам предложили испытание в шести жанрах. Я никогда еще не ощущал такого щенячьего восторга перед новым, неосвоенным делом. Когда человек в моем возрасте в костюме Мистера Икс взвивается под купол цирка на трапеции – это преодоление всех условностей и штампов, которые ты за эти годы накопил. Бабах – и ты под куполом! Бабах – и ты делаешь «замок», и партнерша у тебя в руках делает невероятно блестящую крутку!
– А кто ваша партнерша?
– Замечательная цирковая гимнастка Мила Огонесянц. Она мне помогала, деликатно и по-сестрински, успевала мне на ухо под музыку, во время номера шептать последовательность наших трюков и так беспокоилась за мой дебют... Спасибо ей.
– Когда вы до этого предложения в последний раз были в цирке?
– Давно. Как и в театре. Образ моей работы ночной, поэтому даже у друзей на премьере не успеваешь побывать. Мое знакомство с цирком вообще состоялось поздно. Я в детстве жил в Магаданской области, где никакого цирка не было. И я даже не представлял, что это такое. Я увидел цирк уже подростком, когда моя семья переехала в Ригу. Но там я посмотрел всех. Вообще, скажу вам, что с тогдашним советским цирком сравниться ничто не могло. Задолго до славы цирка «Дю Солей» мы могли предъявить миру великолепие нашего цирка.
– Ваш учитель Роман Виктюк говорит о том, что жизнь – это шифр, который нужно разгадать. Чем точнее ты подберешь к нему ключ, тем точнее попадешь в свою судьбу. Вы овладели этим шифром? Попали в свою судьбу?
– Вы знаете, у Набокова есть стихотворение, в котором есть такие строчки: «Признаюсь, хорошо зашифрована ночь, / Но под звезды я буквы подставил. / И в себе прочитал, чем себя превозмочь, / А точнее сказать я не в праве». Все люди, которые сами сделали свою судьбу, сходятся на том, что они ее не столько делали, сколько выполняли некое предназначение. Я не очень силен в мистике, но понимаю, что не я пишу сценарий своей жизни. Я стараюсь его только хорошо сыграть. Шифры же, знаки, предзнаменования и прочие намеки судьбы я как раз не очень хорошо слышу и привык себя считать человеком с плохой интуицией. Но я вывел для себя одну формулу: для того чтобы встретиться со счастьем, надо быть готовым к этой встрече. Надо к этому моменту обязательно что-то уметь, потому что незаслуженного счастья не бывает. Это я знаю точно.
– То есть по большому счету мир справедлив?
– Я бы считал так: если бы не было перед глазами примера моего отца, который ничего не сделал против справедливости и оказался репрессированным аж на двадцать долгих лет. Я бы поверил в справедливое устройство мироздания, если бы не такое «избирательное» отношение к моему отцу со стороны высших сил. Но, с другой стороны, может быть, испытания, ниспосланные нам, тоже чего-то стоят? Хотя я бы, например, не отказался от здорового и молодого отца. Того же, но здорового. Мне довелось родиться от человека, уже разбитого судьбой, и сейчас мне его так не хватает. Если бы я у него появился не в его сорок шесть лет, а в положенные для молодого отца двадцать пять, он бы был сейчас рядом. Так что не знаю, справедливо ли устроен мир, но в отношении счастья там, на небесной раздаче, существует какой-то прейскурант. На халяву его точно не раздают.
– А лично к вам мир справедлив? 99 процентов зрителей России не подозревают ни о вашей тонкой душе, знакомство с которой возможно через ваши книги, ни о вашем театре. И сколько бы сил вы ни положили на то, чтобы этой аллюзии не возникало, при упоминании вашего имени сразу вспоминается «аншлаговский» период вашего творчества. К тому же мы все в той или иной мере мыслим шаблонами и часто путаем персонажей с их исполнителями. В чем справедливость мира по отношению к вам?
– В «Аншлаге» я давно уже не снимаюсь, лет семь…
– Но ведь все это до сих пор крутится на экране.
– Вроде бы уже не крутится. После судебной тяжбы мы с «Аншлагом», наконец, поняли друг друга. А знаете что? Меня это, если честно, не задевает и не ранит. Потому что и это была моя работа. Ведь есть же врачи, которые пишут стихи. Ну, и какое нам дело, что автор этих пронзительных лирических стихов в перерывах между работой роется в кровавом месиве из сплетенных кишок? Так и я не стыжусь никакой своей работы. Потому что я никогда на сцене не изображал себя. Мне никто такого шанса никогда в жизни не подарил – представить себя такого, каким я себя знаю. Наедине с подушкой, в ванной перед зеркалом, в общении со своим братом или со своими племянниками. Поэтому я совершенно спокоен, когда изображаю дурачков, «ботаников», зануд или пошлых хамов. Меня с ними мало что связывает. Ну, может быть, я им на прокат отдал некоторые обертончики своего голоса и особенности своей походки. Но они говорят не моими словами, и я даже отвечать за эти слова не собираюсь. Они произносят то, что я сам бы никогда не написал.
– А почему вы не пытаетесь произносить на эстраде то, что сами написали?
– Мне кажется, что на эстраде очень трудно найти такую нишу, где можно было бы быть совершенно самим собой. Да и зачем? Я же не работаю в душевном стриптизе. Я просто пытаюсь изображать людей все эти годы. Мне не нравится эта идея – раскрываться. А в чем радость?
– А в чем радость того, что почти все вас принимают не за того, кем вы являетесь? Какая-то чужая жизнь живется за вас?
– Но чем я отличаюсь от других актеров? Тогда нам надо пожалеть все актерское сословие. Мне хотя бы повезло – я изображаю смешных людей. А что же делать тем, кто играет страшных бандюков, к которым мы в последние годы уже привыкли? Мои уродцы хоть как-то забавляют. От этой второй жизни, которой я живу на сцене, я никак не страдаю. Наоборот – она так замечательно и тепло укрывает меня для моей настоящей жизни. Она создает глухую стенку.
– В начале разговора вы упомянули о магаданском детстве. Какие у вас там были радости?
– Мне никогда не приходило в голову, что я как-то обделен. Мы жили в заброшенном таежном поселке Сусуман с общим числом жителей 12 тысяч человек, затерянном среди тайги. Доминантой пейзажа были белые сопки, уходящие за линию горизонта. Но как-то в голову не приходило, что это несчастье. Ведь это так красиво! Такой зимы, какую знаю я, знают немногие. Эта бесконечная, бескрайняя снежная зима, когда морозы доходят до минус шестидесяти. И главное счастье – не идти в школу, если морозы превышали минус тридцать, а это случалось очень часто. Выступления парашютистов на аэродроме. Или наши лыжные прогулки в школе. Или самодеятельность, которая в советские годы в маленьких городках была на уровне, которому бы сейчас позавидовали любые столичные кружки. Советская власть пеклась о том, чтобы вечерний досуг людей был как-то занят. Недаром слова «клуб», «Дом культуры» проходят красной нитью через все фильмы пятидесятых. Все любовные романы начинались там, там же случались и завязки многих киноисторий. Мой брат играл в драматическом кружке, а я попал туда уже во втором классе. Московских звезд, о которых мы слыхом не слыхивали, заменяла собой поселковая самодеятельность. Люди проявляли себя во всех жанрах – это был и театр, и балет, и все, что хотите. Я вот сейчас подумал о том, что может быть оттуда и мое стремление попробовать себя во всем сразу? Я, например, до сих пор шарахаюсь от слова «юморист», которым меня всегда обозначают. Я никогда себя не считал ни юмористом, ни сатириком. Мне всегда казалось, что я комический артист. Это гораздо шире и лучше.
– Вы поэтому не любите Зощенко?
– Это неправда, которая меня до сих пор преследует! Я давал интервью одному журналисту. Не знаю, что там случилось при расшифровке, но в заголовок попала якобы мною сказанная фраза: «Пошлость не всегда плоха». Не знаю, сколько бы мне нужно было выпить, чтобы додуматься до такой глупости. Хуже пошлости ничего не может быть, просто, наверное, мы ее с высоколобыми критиками понимаем по-разному. Для меня пошлость – это всегда признак творческого бессилия. А они почему-то под пошлостью понимают вообще разговор о низком. Если бы они усердно учились в гуманитарном институте, они бы знали, что предмет комического искусства – исключительно Низкое. Комедия не занимается Высоким. Возвышенные поступки и чувства – не предмет ее исследования. Она показывает то, как мелок и низок человек, как он не соотносится с его высоким предназначением. Человек, меньше всего похожий на человека, – вот предмет комического.
– Вы это низкое и смешное сознательно ищете в людях?
– Мне кажется, я так устроен. Я ничего не ищу, но замечаю это в первую очередь. Вообще смешным может быть и неплохой человек. Например, рассеянный. Он смешным становится потому, что мало похож на идеал.
– Идеал вы не ищете?
– На сцене? Конечно нет!
– А в жизни?
– В жизни как раз ищу. Мои знакомые называют меня перфекционистом. Я все люблю делать «под ключ», как говорят строители. Монолог, роль – мне все в профессии хочется делать «на пятерку». Может быть, потому что я в школе не был отличником.
– Это в работе. А в отношении людей?
– У меня нет иллюзии, что я могу встретить идеальных людей. И не знаю даже, понравились ли бы они мне. Я бы не смог, наверное, и двух минут поговорить с идеальным человеком. Потому что все время стеснялся бы своей «неидеальности».
– А что вы думаете об идеальной женщине?
– Какой-то сразу не очень теплый образ возникает. Школьная отличница. Знаете, у ювелиров, говорят, особо ценятся те бриллианты, в которых есть маленькие изъяны. Для меня, например, приятна очень красивая женщина в очках. Очки – та деталь, которая добавляет ей теплого шарма. Особенно она становится трогательной, когда снимает очки и выглядит близорукой. Я не думаю, что совершенная женщина – это идеально красивая женщина. Топ-модели, идеал которых установился сейчас, для меня клоны все-таки ложной идеи. Я их с трудом различаю. Оглянемся назад. Помните Любовь Орлову в фильме «Цирк», когда она в трико? У нее такая круглая попка, довольно выдающиеся бедра, которые с нашим нынешним идеалом женской красоты вряд ли бы соотнеслись. Но одно слово – «Любовь Орлова» – это знак почти идеальной женщины. С круглыми и не очень длинными бедрами.
– Внешние технические требования я поняла.
– А вам нужны душевные? Этак мы можем договориться до банальностей. Не скажу же я вам, что мне нравится злая, стервозная, деловая женщина. И все мужики, которые будут сидеть на моем месте и станут вашими собеседниками, сойдутся со мной в этом. И возьмут себе в избранницу уж точно не грымзу из «Служебного романа».
– А если ваша избранница захочет видеть рядом с собой совершенного мужчину? Что если вам понравится Любовь Орлова, а ей захочется, чтобы вы по моральным качествам были, как Урбанский?
– Мне кажется, что больше всего не везет тем женщинам, которые с собой в сумочке носят открытку какого-нибудь артиста и в каждом встречном хотят узнать свой идеал. Что же касается Урбанского, то, может быть, сейчас нет таких экранных героев, но… не перевелись же богатыри на Руси! Нас всех сбило с панталыку глянцевое представление о жизни. Я ненавижу глянец. Получив приглашение от Андрея Кончаловского, который восстал против всей этой мишуры в одноименном фильме, я, как в случае с цирком, спросил сразу: «Когда?» Потому что горстка журналов, которые я получаю в почтовом ящике, ничего не говорит мне о жизни страны. Или о жизни женщины, скроенной не по лекалам Дженнифер Лопес. Огромная страна это не листает и не смотрит. Она живет иначе! И Орловы с Урбанскими живы, но работают не коммунистами на лесоповале и не артистками в цирке. У них теперь другие приложения сил. И совершенно не глянцевые. Абсолютно. Вы знаете, когда я смотрю на вереницу всех этих кулинарных передач, передающих эстафету с одного канала другому, в которых авокадо привычно расчленяют надвое перед тем, как нафаршировать его фуа-гра и при этом не рекомендуют посыпать спагетти ничем, кроме пармезана, я сразу вспоминаю какой-нибудь последний пункт моих гастролей. Где люди по-прежнему готовят обычную трапезу из картошки с селедкой. И ставят на стол знакомый домашний салат… Я прихожу в гости к своим друзьям во многих российских городах, и для меня натирают драники, которые я обожаю. Люди, которые живут неглянцево и где-то в альбомах до сих пор хранят неглянцевые открытки Евгения Урбанского и Любови Орловой.
СПРАВКА
Артист Ефим ШИФРИН родился 25 марта 1956 года в поселке Нексикан Магаданской области. В десятилетнем возрасте переехал с родителями в Юрмалу (Латвия). В 1973 году поступил на филологический факультет Рижского университета, однако через год уехал в Москву и поступил в Эстрадно-цирковое училище на курс Романа Виктюка. Участвовал в спектаклях Студенческого театра МГУ. В 1978–1988 гг. работал в Москонцерте, выступая с миниатюрами Михаила Жванецкого, Михаила Булгакова, Семена Альтова, Виктора Коклюшкина. В 1985 году окончил ГИТИС по специальности режиссура эстрады. Премьера первого сольного спектакля Ефима Шифрина «Я хотел бы сказать» в основном по произведениям Виктора Коклюшкина состоялась в 1985 году. С 1990 года – создатель и художественный руководитель «Шифрин-театра». С 1996-го играет в спектаклях, поставленных Романом Виктюком «Я тебя больше не знаю, милый!», «Любовь с придурком», «Путаны». Лауреат Московского конкурса артистов эстрады (1979), Всероссийского конкурса артистов эстрады (1983), премии «Золотой Остап» (1992). В кино снялся в пародийном сериале «Герой нашего племени» (2003) и фильме Андрея Кончаловского «Глянец» (2006).