Генсекс на свободе

Хорошо известно, что происходит в государстве с переменой политического ветра – жаль только, что кино об этом почти не заговаривает. Случается, что те же люди, которые при советской власти были послушными верноподданными, во время перестройки с азартом занимались обличением советского режима, а теперь умиленно рассказывают то об Андропове, писавшем стишки, то о Косыгине, который пожалел на охоте марала, то о Суслове, нежно любившем собаку или внучку. И зрители говорят друг другу: «Надо же! Душа у человека была…» Что эти простаки думали до того, как телевидение открыло им глаза? Может, они считали, что Брежнев и за домашним столом продолжал бубнить про то, что «наша страна идет нога в но…», а у председателя КГБ в квартире был оборудован застенок, в котором он пытал своих домочадцев раскаленными на газовой плите клещами? И забавно представить, что почувствовали бы простодушные люди, увидев фильм, посвященный исключительно тому, как Гитлер любил немецких детей и свою овчарку Блонди, – неужели тоже утерли бы невольную слезу, затуманившую чистый взор?

Вряд ли Дмитрий Иванов, сочинивший сценарий про загулявшего в Молдавии Брежнева, и Тигран Кеосаян, этот сценарий поставивший, думали, как бы кому-то потрафить, и тем паче не думали о том, каков был реальный Брежнев. На экране, как это ни странно, – продукт почти бессознательного и даже диковатого вдохновения. Грубого, но по-своему искреннего и непосредственного. Сюжет таков: визит генерального секретаря ЦК КПСС в братскую союзную республику Молдавию, где он секретарил раньше, совпадает с намерением бродячего цыгана-музыканта жениться на дочери местного цыганского барона, где-то более могущественного, чем сам генсек. Героя играет замечательный Богдан Ступка, и первый фокус состоит в том, что играет он не генерального секретаря и не лично Л.И. Брежнева, а обычного мужика, который вдруг оказался в чужой шкуре (как марктвеновский нищий в роли принца). Герой Ступки вынужден решать сложную задачу – остаться самим собой и в то же время не выдать себя своему окружению. Во-вторых, ни постановщик, ни, тем паче, сценарист об этом не подозревают – иначе фильм из казуса мог бы стать произведением искусства. Вместо этого следует гламурно-разухабистая не то сказка, не то байка с непредсказуемыми загогулинами вроде появления английской королевы, но с предсказуемым общим направлением движения и финалом. Ступка на воздушном шаре удирает от своей челяди и согнанного на встречу кордебалета, изображающего пейзан-молдаван, встречается с молодым цыганом и решает его проблемы, а цыгане не остаются в долгу и помогают генсеку в его матримониальных устремлениях.

Подспудная коллизия самого фильма – столкновение дикости и гламура, отразилась и в его названии. Притча о загнанном зайце, который в отчаянии прыгает с обрыва и смеется от небывалой свободы, перекликается с дикой притчей о вороне, которую рассказывает Пугачев в «Капитанской дочке». Да и сюжетная линия, в которой могущественный покровитель устраивает счастье возлюбленных, у фильма и классической повести общая. Просто у Пушкина было чувство истории и чувство гармонии, позволившие ему совместить сказочные мотивы с реальностью XVIII века, а у Иванова и Кеосаяна их нет.