Posted 14 сентября 2011,, 20:00

Published 14 сентября 2011,, 20:00

Modified 8 марта, 06:14

Updated 8 марта, 06:14

Перекошенный патриотизм

Перекошенный патриотизм

14 сентября 2011, 20:00
В Третьяковской галерее открылась выставка Бориса Григорьева – одного из самых странных и до конца не оцененных художников первой половины ХХ века. Одни считают его гением, отразившим подлинный лик России, другие – салонным конъюнктурщиком. Очевидно одно: Григорьев как никто чувствовал и передавал распавшуюся «связь вр

Борис Григорьев, если судить по биографии и по живописи, был страстной натурой. Он бежал из революционной России едва ли не вплавь, никогда не испытывал страшных мук творчества и в отличие от ностальгирующих эмигрантов с головой окунулся в западный мир. Много путешествовал по Южной Америке, открывал выставки везде, где просили, построил на Лазурном Берегу изысканную виллу «Брисэлла» (название – компиляция имен – своего и жены). То есть вел полноценную (и вполне коммерчески успешную) творческую жизнь между двумя мировыми войнами.

Не то что в советское время наследие Григорьева было под запретом. Все знали как его монументальные портреты Мейерхольда и Шаляпина, так и обличающую «пороки капитализма» «Улицу блондинок» 1917 года с дамой полусвета в окружении похабных физиономий. Но успех и признание после смерти он нашел сначала среди западной публики, а в Россию пришел на волне перестроечных аукционов. Ничего удивительного, что в Третьяковку едва ли не половина работ поступила из частных собраний.

Главное, что сразу «цепляет» в живописи Григорьева, – ее гротеск. Почти все критики отмечают, что его лучшие портреты выглядят так, словно художник препарирует модель – сияют тени-синяки под глазами, огромными бороздами пересекают лоб морщины, скулы превращаются в кубистические треугольники, вампирские губы перекошены то ли от скорби, то ли от смеха.

Нередко портретный гротеск (стоит просто взглянуть на перекошенное тело Мейерхольда) воспринимался как откровение – честность и бескомпромиссность в оценке модели до самого конца. Например, вопреки обожествлению «прекрасных дам» Серебряного века Григорьев демонстрирует порочность, алчность и жестокость женской натуры. Точно так же, вопреки лубочному умилению перед деревенской Россией, Борис Григорьев пишет «крестьянские рожи», называя их «Расея».

Но одновременно гротеск оборачивается против автора: многие современники обвиняли художника в дешевых эффектах, в том, что картинам не хватает глубины, что автор ворует мотивы у коллег, переиначивая их на саркастический лад. В конце концов, григорьевский гротеск превратился в модную салонную игру, в особый эмигрантский шик, когда «уходящая» Россия вдруг оборачивалась перекошенным лицом.

На вернисаже журналисты долго пытали директора Третьяковки, почему же Григорьев так дорого стоит на аукционах. Любая более-менее значительная картина, появляющаяся на «Кристис» и «Сотбис», сразу переваливает за миллион долларов. На этой выставке ответ очевиден: Григорьев оказался гениальным компилятором. Он соединил едва ли не все главные течения русского модерна и авангарда: от изысканности «Мира искусства», первых сезанистов и примитивистов до экспрессионизма и даже сюрреализма. Григорьевские полотна льстят коллекционеру: они и традиционны (для любителей реализма), и достаточно продвинуты, чтобы поговорить об авангарде.

Судя по отзывам, именно такого рода двурушничество и коммерческую успешность Борису Григорьеву не могут простить в Петербурге. Критики, побывавшие в Русском музее, где прошла премьера приехавшего в Москву проекта, заявили, что Григорьев – чисто салонный персонаж. В Москве наследие художника выглядит по-другому: здесь его балаганные и хищные персонажи обретают почву. И тогда на первый план выходит типично григорьевский смех сквозь слезы, острота взгляда, смелость ракурсов, обнаженность эмоций, откровенность, доходящая до неприличия. Все то, чем отличается загульная столица.

"