Небо в алмазах и грязь на земле

У румынского режиссера Андрея Щербана, в молодости эмигрировавшего в США, начинавшего свой профессиональный путь ассистентом у Питера Брука, – свой долгий диалог с Чеховым. Щербан по многу раз обращался и к «Чайке», и к «Дяде Ване», и к «Вишневому саду». Ставил Чехова с американскими, румынскими, японскими актерами, сейчас – с труппой Александринки. Беря одну и ту же пьесу, никогда не делал ремейки, а, напротив, стремился каждый новый вариант сделать как можно более непохожим на предыдущий. Если в японской «Чайке» на сцене плескалось настоящее глубокое озеро, то в американской версии чеховская пьеса была поставлена в условно-формальной манере японского театра но.

В своих постановках «Дяди Вани» Щербан то рассаживал зрителей на ярусах, заставляя сверху следить за перемещениями персонажей по запутанному дому-лабиринту, то размещал публику на сцене театра, перенося действие в зрительный зал. В спектакле Александринки сценограф Карменчита Брожбоу выстроила на сцене зеркальное отражение творения Росси: красная ковровая дорожка, деревянные резные спинки рядов кресел, золото порталов. Персонажи свободно перемещаются со сцены в зал: гуляют по партеру, поднимаются на яруса, рассаживаются по боковым ложам, работник швыряет Астрову его головной убор аж с третьего яруса. В финале на сцене возникнет рисованный задник, на котором любовно выписан весь интерьер Александринки. А на финальные поклоны актеры выезжают на поднимающемся планшете авансцены.

Режиссер настойчиво напоминает и не дает забыть, что мы в театре, что перед нами сцена. На наших глазах рабочие Александринки будут двигать фуры с декорациями и перемещать железный портал с зеленой надписью «Выход». Даже сверх-натуральный ливень и размокшая земля, в которой будут вязнуть и пачкаться действующие лица, заставляют размышлять не столько о русской природе, русской почве и грязи деревенской жизни, сколько о возможностях александринской сцены, позволяющей осуществлять любые сценографические метаморфозы. Увлеченность этими возможностями в постановке «Дяди Вани» явно и вдохновила, и придавила режиссера. Спектакль Александринского театра поразительно эффектен по картинке. Чего стоит комната-скворечник под колосниками, где парит ноги и злится на всех Серебряков (Семен Сытник). Или осенний беспощадный дождь, поливающий перемазанного до черноты дядю Ваню (Сергей Паршин) в ночной рубахе до пят.

В спектакле ощутима жадность постановщика: дескать, «мне еще столько идей хочется попробовать». Ощутима и нехватка сил и времени, чтобы достроить, додумать, договорить собственные находки, развить и связать друг с другом ворох придумок и цитат.

Скажем, прекрасно подобраны белые плащ, шляпа и калоши профессора Серебрякова. Окружающие – понятно в чем, а профессор пришел весь в белом и уйдет весь в белом, уводя за собой Елену, с трудом ковыляющую на каблуках, облепленных комьями земли. Занятны говорящие на трех европейских языках (английском, немецком и французском) Maman, профессор и Елена Андреевна. Современный «пиджин-инглиш» вносит полезную ноту отстранения в знакомый до оскомины авторский текст. Можно вспомнить «Дядю Ваню» Люка Персиваля, где Елена была превращена в иностранку-инопланетянку. У Персиваля, правда, иностранка Елена была необходимой контрастной составляющей общей картинки деревенской фермерской жизни. У Щербана и «иностранный» акцент, и белые костюмы профессорской четы существуют отдельно, никак не вписанными ни в общее режиссерское решение пьесы («театр в театре»), ни в решение отдельных ролей.

Исполнители (за редкими исключениями) не выстраивают единую линию образа, а честно отыгрывают положенные сцены, не смущаясь противоречиями и нестыковками. В одном эпизоде Астров (Игорь Волков) ведет себя как законченный циник, в другом – как пламенный энтузиаст. Неясны переходы настроений от стервы к жертве у Елены Андреевны (Юлия Марченко). Слишком резкими мазками пользуется одаренная Янина Лакоба, превращая свою Соню в двойника клоунессы Шарлотты. Сергей Паршин то пробует в Иване Войницком ноты из своего Протасова, то сбивается на водевиль. Возможно, что со временем уйдет премьерный нажим, рисунок ролей прояснится, а актеры начнут слушать партнеров (что пока удается только Телегину – Дмитрию Лысенкову). Хочется надеяться, что и противоречия режиссерских предложений все-таки соберутся в цельность.

Но пока спектакль Александринки рассыпается на сценки, куски, фрагменты разного достоинства и качества. Впрочем, в этом хаосе находок встречаются моменты пронзительной силы. Одной из лучших и самых чеховских по настроению сцен стал финал «Дяди Вани», где Соня (Янина Лакоба) произносит чеховский текст как музыкальную речитатив-молитву. «Мы увидим небо в алмазах, мы отдохнем»…

Рассыпающийся, нестройный, не объединенный общей мыслью спектакль Александринки тем не менее оставляет по себе долгое эхо, и, похоже, в общем строю постановок чеховского сезона работа Андрея Щербана окажется опытом небесполезным.