Правдоруб под кодом «ru»

Случайно ли подвернулось то место, где задолго до компьютерного бума расположилось вольнолюбивое братство советских программистов под названием «Параграф»? Это была еще дореволюционная двухэтажка с подвалом – из тех, в чьих задешево сдаваемых комнатках бомбометатели проводили свои инструктажи, на одном из коих, по слухам, побывал несостоявшийся цареубийца Дмитрий Каракозов.

Сей милый с виду домишко, заботливо скрывающий дьявольщинку истории, выходил окнами на Петровский бульвар, впадающий в Трубную площадь, омраченную гибелью нескольких сотен людей в дни прощания со Сталиным. Но именно здесь обосновались энтузиасты новой идеи свободомыслия – через систему всечеловеческой информации – Интернета.

И у них я учился азам обращения с компьютером, ободренный шуткой Габриеля Гарсии Маркеса, что если он сам смог разобраться в этой премудрости, то и любой дурак сумеет.

Мне зверски не повезло, потому что я оказался в учениках у создателя «Параграфа» самого Степана Пачикова, который как истинный гений считал, что все смертные тоже потенциальные гении и запросто могут его понять. Я был его ошибкой, благодарной ему на всю жизнь.

Степан Александрович Пачиков родился в 1950 году в Азербайджане, но он человек редчайшей кавказской национальности: удин. Их на свете всего тысяч пять. Друзья говаривали о нем: «И удин в поле воин». Пачиков подтвердил справедливость этой шутки в августе 1968 года: тогда восемнадцатилетний Степан расписал ночью стены Новосибирского университета, где учился, призывами «Руки прочь от Чехословакии!», по-ребячески надев для конспирации женские туфли и поливая свои следы тройным одеколоном. Это помешало собакам-ищейкам, но не людям. На него донесли, однако не посадили, а выжили из Новосибирска двойками. Их лепили, несмотря на блестящие знания юноши, обгонявшего преподавателей. Степан вернулся на Кавказ, окончил аспирантуру Тбилисского университета. Переехал в Москву в 1972 году.

На ниве электроники мы могли тогда гордиться лишь тем, что советские компьютеры – самые большие в мире, за исключением опытных экземпляров-самоделок. Неудивительно, что компьютерную «мышь» тогда в шутку называли у нас крысой. Продажа копировальных аппаратов в частные руки была запрещена. Каждый ксерокс обязательно должен был находиться в секретной комнате с железной дверью, и за него отвечал головой некто «с допуском».

Однако именно благодаря этим секретным комнатам во всех «почтовых ящиках» страны тиражировался самиздат, в том числе и скандальная не по моей вине моя «Преждевременная автобиография».

В «Трактате о советской копьютеризации» Пачиков писал: «Правящий аппарат ощущал скрытую угрозу, содержащуюся в самой идее персональных компьютеров (ПК), и надо сказать, что они не ошиблись». Ну что ж, Иван Грозный – один из самых расчетливых людей своего времени – догадался, какая мощная мятежная сила таится в типографии Ивана Федорова, и выслал его из Москвы.

Время от времени, впадая в полное изнеможение от беспрерывной работы компьютера собственного мозга, Пачиков по заведенному им обычаю проводил по селектору освежающие и его самого, и его соратников десятиминутки поэзии. Именно от него я впервые услышал имя Игоря Иртеньева и его стихотворение «Землекоп» (1983):



Вот землекоп траншею роет,

Вгрызаясь в грунт

За пядью пядь.

То пыль со лба стряхнет порою,

То потную откинет прядь.



Русоволосый, конопатый,

Предрасположенный к вину,

Сжимая верную лопату,

Кряхтя, уходит в глубину.



Вот он в земле почти по шею,

Вот он совсем пропал из глаз.

Растет и ширится траншея,

Такая нужная для нас.



А завтра утром в час рассветный

Сюда он явится опять

И будет столь же беззаветно

Ее обратно засыпать.



О, Русь, загадочная Русь,

Никак в тебе не разберусь.



Не просто было написать такие простенькие стихи. В пяти строфах – исчерпывающий метафорический портрет тогдашнего застоя. Принимать застой всерьез было уже невозможно. От него просто тошнило. «Параграфцы» излечивались от застоя иртеньевскими стихами, переводящими гражданскую хандру в смех, возвращающий людям уже не застоинство, а достоинство. Начальный Игорь Иртеньев стал открывателем не рукописного, не машинописного, а именно интернетного самиздата, и первые наши программисты рассылали его стихи в поисках единомышленников. Размножение стихов было молниеносным и географически всеохватным.

Более поздний, телевизионный, Игорь Иртеньев стал постоянным «правдорубом» в передачах Виктора Шендеровича, у которых не было равнодушных – лишь поклонники и противники. Я хочу защитить Иртеньева от него самого, заявившего в интервью: «…я превратился в такого фельетониста стихотворного». Хорошо, конечно, что он собой недоволен – в этом залог движения. Но сам по себе жанр, в котором он работает, ничем не унизителен – взять хотя бы такие талантливейшие по форме и уморительнейше умные фельетонные гротески Дмитрия Быкова, как недавняя «Книжная торговля».

Для меня главное в Иртеньеве то, что он лирик сопротивления толпизму, разгипнотизатор. Еще в стихотворении «Похвала движению» (1979) он иронией разгипнотизировал трусливый мазохизм подчинения грубой силе, да еще прикидывающийся человеколюбием.



А если в процессе движенья

Пройдешь ты, товарищ, по мне,

То это свое положенье

Приму я достойно вполне.



И чувствуя вдавленной грудью

Тепло твоего каблука,

Я крикну: «Да здравствуют люди!

Да будет их поступь легка!»



Нельзя сказать, что поэтика Игоря Иртеньева была изначально изолированной. Напротив, в ней – щедрая мозаика влияний. Она не чуралась интонаций ни дерибасовского фольклора, ни вагонных песен, ни обэриутства, особенно «столбцовского», хармсовского, олейниковского. Мимо Николая Глазкова Иртеньев тоже не прошел.

Так же, как Александру Галичу и Владимиру Высоцкому из-за тематики их песен и «фени» их персонажей, молва приписывала Иртеньеву и небо в крупную клетку, и другие сопутствующие прелести, даже бомжевское происхождение. Но он из классически интеллигентной семьи историков. С детства окружен книжными полками и благодаря феноменальной памяти буквально нафарширован цитатами из других поэтов, которых остроумно осовременивает. Но он не был пародистом классиков. Он стал пародистом действительности, которая сама часто была и остается похожей на самопародию.

После школы Игорь Иртеньев поступил на заочное отделение Ленинградского института киноинженеров, исколесил Россию со съемочными группами, был и осветителем, и механиком. Отслужил по полной срочную в Забайкалье. Снобизмом в его жизни не пахло. Не надо путать его с персонажами, в которые он иногда молниеносно превращается.



Будь я малость помоложе,

Я б с душою дорогой

Человекам трем по роже

Дал как минимум ногой.



Да как минимум пяти бы

Дал по роже бы рукой.

Так скажите мне спасибо,

Что я старенький такой.



Но это только лукавый наговор. Такие джаганаты (богатыри) старенькими не бывают. Да и не такой уж он в жизни агрессивный. А если и бывал агрессивным в стихах, то по делу и отнюдь не односторонне:



Иду я против топора,

В руке сжимая лом

Как символ торжества добра

В его борьбе со злом.



Надежды Степана Пачикова на Интернет как на идеальный источник свободомыслия и культуры пока не особенно оправдываются. К сожалению, Интернет заполонило пошломыслие, переходящее в зломыслие. Но только ли Интернет? Вот какой ненависти к соотечественникам и коллегам по перу, судя по журнальной статье, учит молодых на литературных курсах один посредственный стихотворец: они «казнители безвинных русских людей, казнители русских, восставших против масоно-сионистского ига, против продажной своры мерзавцев, ввергнувших Россию в кабальную зависимость расистам. Мы, русские поэты, из могилы будем доставать вас, как сверкающими молниями, проклятьями русскими».

Когда я прохожу в студенческих библиотеках между рядами, то часто на мониторах у двадцатилетних молодых людей вижу компьютерные игры, достойные лишь десятилеток. Но все-таки попадаются, хотя гораздо реже, и серьезные книги, и хорошие стихи.

Совсем недавно, в 2007 году, Игорь Иртеньев написал примечательное четверостишие – свой вариант державинско-пушкинского «Памятника»: «Есть точка в космосе с названьем кратким «ru», В которой я завис давно и прочно. Боюсь, что в этой точке и помру. Боюсь, что весь. Хотя не знаю точно».

У поэзии со словом «народ» сложные отношения – уж слишком оно переэксплуатировано расхожей риторикой, а заодно пересахарено и переоплевано. Игорь Иртеньев мучительно пытается разобраться в этой коллизии. Одну из своих книг он назвал «Народ. Вход-выход», однако выйти из народа ему уже не удастся. Хочет он или не хочет, но его стихи останутся в народе под именем правдоруба и под кодом «ru».

* * *
Просыпаюсь с бодуна,
Денег нету ни хрена.
Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы сперли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты-суки!

1991


* * *
Всё накрылось медным тазом,
Но, покуда тлеет разум,
Ощущения конца
Всё же нету до конца.

1992

* * *
Ощущенье труда артельного
наших классиков – чуть ли не всех –
получил я при чтенье Иртеньева.
В нем ни капли цинизма смертельного –
юморок диссидентства котельного,
стёб, чей смех так умен, что не грех.
Ну а классики наши обобраны
были им грациозно, по-доброму,
и его успех – их успех.

Помогают нам наши классики
никакой тирании не кланяться.
Но уж слишком для многих в стране
счастье выглядит свойски, доходчиво,
как усы всенародного зодчего,
пощекочивающие во сне.

Что, по-моему, мучит Иртеньева?
Отогнать ненасытную тень его,
не проснуться однажды при нем.
Есть в Иртеньеве зощенко-ильфовское.
Магаданское есть в нем, норильское.
Маска бомжа, но не простофильская,
взгляд с костерным колымским огнем.

Но прошу наперед с благодарностью
не вульгарно бороться с вульгарностью.
Матерщинить нас всех повело.
Соблюдай, Игорек, дипломатию
Об интимности с чьей-нибудь матерью –
ты же ведь дипломат, а не чмо.

Тот, кто клеит тебе издевательства,
не представит вовек доказательства,
будто ты очернушил всех нас.
Над Россией сейчас издеваются
только новенькие из династии
гладких щечек и гладеньких фраз,
мягко стелющих жесткий матрас.

Новый жанр –
пародистов действительности –
создал ты. Стал небритейшим витязем,
но с российским копьем на ветру.
Из киношного осветителя
превратился и ты в просветителя,
в две столь скромные буковки: ru.

Евгений ЕВТУШЕНКО