Режиссер Петер Штайн

– Господин Штайн, вы до сих пор считаете себя политически активным человеком?

– Безусловно, я политикой интересуюсь до сих пор – это естественная потребность. Но в Германии сегодня никакого политически активного движения нет. Безусловно, и сейчас высказываются мнения и заявления, но это не приводит к демонстрациям. Кроме того, я уже 25 лет живу в Италии (этот фактор тоже оказал существенное влияние на мою личность), там я гость и поэтому не имею права вмешиваться в политику принимающей меня страны.

– А у вас не возникает соблазна реагировать на современные проблемы при интерпретации классики?

– Например, какие? Аннексия Крыма? Если хотите, она будет показана в «Аиде». Там тоже война. Со всеми перипетиями и сложностями. Хотя главное в «Аиде» – несчастная любовь в любовном треугольнике. Проблему любви я считаю наиболее современной. Что еще я должен отразить в своих спектаклях? Сирия? Пропавший малайзийский самолет?

– Для следующей постановки, которую вы будете делать в России в театре «Et cetera», вы выбрали «Бориса Годунова». Не по политическим ли соображениям?

– Пусть публика сама ищет для себя политические аналогии. Меня интересует именно то, что написано у Пушкина: вопрос политического возвышения и политического краха, как человек из ничего получает власть, а затем благодаря завуалированной политической борьбе эту власть теряет. Там играют роль и политика, и экономические, и личные отношения. Это все глобальные проблемы, являющиеся предметами искусства. Искусство не должно отражать сегодняшние проблемы России, в которой не удается построить современную промышленность, поэтому вы продолжаете эксплуатировать природные ресурсы.

– В России нынче в ходе работы над постановкой классического произведения считается хорошим тоном среди режиссеров задаваться вопросом: чем сегодня этот материал актуален?

– Никогда нельзя этого делать! И я не буду этого делать! Эта мода началась не в России, Россия копирует сегодня то, что началось в Германии. Нацистам не удалось захватить Сталинград, но русский театр сегодня захвачен немецкими тенденциями. Такой подход в первую очередь объясняется глупостью режиссеров, которые то, что им кажется важным, берут из телевизора. Но завтра это уже будет никому не интересно! Потому что перестанет быть актуальным! Не будучи в состоянии вскрыть самостоятельно всю глубину классического произведения и философский смысл, заключенный в нем, постановщики, чтобы сделать свой «продукт» более привлекательным, «наклеивают» поверх классики новостные хиты. Но на самом деле знаете, какая самая важная ваша проблема сегодня? Что все мы должны умереть. Может, через час. Может, через десять лет.

– Но и сто лет назад была та же проблема…

– И две с половиной тысячи лет назад. Потому что это действительно важная, основополагающая проблема. На этих основополагающих проблемах строится все остальное. Со времен древнегреческой трагедии драматургия строится на том, что человечество обречено на смерть. Индивидуальную и коллективную. Проблемы Аиды, Радомеса, Амнерис, Фараона напрямую не являются нашими проблемами. Некое государство, которым управляет высшее божество, в котором ведение войны и посвящение главнокомандующего связаны с ритуалами, проходящими в храме… В современной жизни так не делают. Но мне, режиссеру, все равно, что конкретно поют и говорят певцы. И какой предмет передается при обряде посвящения. Все эти церемонии никак не приближают историю к сегодняшнему зрителю. Сюжет отыскал настоящий египтолог. И тексты, которые произносятся в храме, основаны на религиозных текстах Древнего Египта. Но их можно воспринимать и как элементы различных других религий, поэтому у нас на сцене не будет многих атрибутов Древнего Египта. Египет – страна, где много пустынь, страна высокоразвитой культуры и высокого уровня вооружений. А в Эфиопии много красивых цветов, садов, деревьев… Красивые и гораздо более чувственные женщины – Аида, конечно, куда более чувственная, чем Амнерис. И Радамес из своего высокоразвитого общества стремится к женщине из страны «третьего мира». Об этом история! Что я должен сделать, чтобы осовременить? Одних одеть, как советских солдат, а других – как афганскую армию? Это же полная ересь! Тем более что русские не смогли покорить Афганистан. А египтяне Эфиопию все-таки завоевали. Зачем же мне здесь параллели проводить? Все эти «осовременивания» – полная ерунда. И у меня нет никакого желания заниматься такой ерундой. Посмотрите оперу! Если это вас затронет, если вас взволнует игра актеров, тогда я сочту современными историю, музыку, постановку и исполнение.

– Верди ведь не относится к вашим любимым композиторам?

– Мой любимый композитор – тот, с которым я сейчас работаю. Когда я ставил «Нос» Шостаковича в Цюрихе – любимым композитором был Шостакович. Когда ставил Альбана Берга «Лулу» – любил Берга. Но если я ничего не ставлю, но слушаю Верди, а дирижирует Тосканини, то Верди становится моим любимым композитором.

– Как вы характеризуете период, который переживает сегодня европейский театр?

– Период распада. На тысячу различных вещей. Которые еще пытаются называться театром. Но в основном это перформансы и прочие вещи, граничащие с изобразительным искусством. А театр построен на текстах – только это я могу назвать настоящим театром. И хорошие актеры вымирают как класс, поскольку не имеют возможности практиковаться в своем искусстве. Если они всего лишь марионетки в руках режиссера, то не могут уже играть живых людей.

– А что думаете о современной театральной критике?

– Совершенно критиков не боюсь. Тридцать лет назад я еще читал критиков. Но сегодня меня разве что веселят глупости, которые они пишут.

– Расскажите, с чего для вас когда-то начался театр?

– Началось все с музыки – с трехлетнего возраста я привык выслушивать трехчасовую мессу Баха «Страсти по Матфею», которую традиционно исполняли на религиозных праздниках. Позже появилась в моей жизни литература, в первую очередь Гете. Затем были театр и опера. Помню, что на меня огромное впечатление производило посещение Берлинской художественной галереи, которая была закрыта после войны, а затем ее экспонаты вернулись и она открылась. И годам к шестнадцати-семнадцати я уже знал, что хочу посвятить себя искусству. Но заниматься такими исключительно творческими видами искусства, как живопись, музыка, писательство, я не мог – просто потому, что у меня на это не было таланта. Оставалось только пойти в театр, где даже люди без таланта могут чего-то добиться.

– Что оказало наибольшее влияние на формирование личности?

– В двух словах не ответить – мне уже 76 лет. Прежде всего, хотя к окончанию войны мне исполнилось семь лет, именно война оказала самое большое влияние на мое формирование. Следующим фактором моего «воспитания» оказались события 1968 года, когда мы пытались восстановить демократию. Я принимал участие в политической борьбе, и надо сказать, что она была довольно успешной – в Германии. Мы добились того, что отстранили от власти христианских демократов, которые были реакционной партией в правительстве. После чего мы с коллегами создали новый театр «Шаубюне». Который должен был сочетать в своей деятельности политическую практику с искусством. Театр – очень подходящее для этого место, потому что театр – коллективное искусство. В котором актеры всегда борются за права, необходимые для нормальной человеческой жизни.

– Кроме режиссуры вы занимаетесь еще и сельским хозяйством – у вас в Италии довольно большие угодья. Для ведения хозяйства вы овладели какими-то новыми профессиями?

– Я, как Левин из «Анны Каре­ниной», ничем не овладел профессионально, но мне нравится этим заниматься. На сбор урожая оливок приезжают мои друзья. Масло отжимается на прессе, вокруг которого объединяются несколько таких же производителей, как я, а работают на нем специалисты. Я же научился клеить этикетки и закрывать бутылки. Но хотя масло получается прекрасного качества, хозяйство мое убыточное. И я вынужден ставить спектакли – такие, как «Аида», – чтобы латать прорехи в сельскохозяйственном бюджете…

Справка «НИ»