Режиссер Игорь Яцко

– Вы не впервые встречаетесь с драматургией Оскара Уайльда. Почему сегодня ваш выбор пал на комедию «Как важно быть серьезным»?

– Именно эта пьеса стала моим первым Уайльдом. В дипломном спектакле в Саратовском театральном училище я с успехом играл Джона Уординга. После окончания училища мы сделали из него репертуарный спектакль, который прошел в Саратовском ТЮЗе более ста раз. Позже Уайльд стал первым автором, которого у меня получилось сыграть уже в Школе Анатолия Васильева. Потом случилась «Саломея» – первая режиссерская работа по произведению, о котором я по-настоящему мечтал. Но сегодня «Как важно быть серьезным» я выбрал, чтобы дать возможность актерам почувствовать комедийный импульс, эстетический прием отрицания, на который нам открыл глаза Анатолий Васильев, когда мы работали над «Амфитрионом» Мольера.

– Насколько вы уверены в своей возможности управлять чужим смехом? Вы на ком-нибудь проверяете?

– С комедией, конечно, сложно, потому что мы можем приготовить спектакль, но жизнь в него может вдохнуть, в отличие от трагедии, только зритель. Важно, чтобы актеры понимали и чувствовали, что источник жизни находится не у нас, а у зрителя. Для этого на каком-то этапе я делаю лабораторный спектакль, на который приглашаю зрителя подготовленного, чуткого к игровым приемам – это мои молодые ученики, которые понимают, на что смотреть, как смотреть, и к тому же они весьма смешливы. Потому что воспитаны в атмосфере любви, свободы и вне запретов эмоциональных проявлений. Мы не можем, как в ситкоме, «включить смехачей» в нужный момент или мигнуть лампочкой, чтобы показать, где надо смеяться. Хотя эти моменты в пьесе Уайльда очень точно обозначены, их огромное количество. С другой стороны, ведь не обязательно смеяться в голос – люди могут справиться со смеховой эмоцией, могут смеяться внутренне. Не обязательно мы станем хохотать в метро или в библиотеке, когда читаем смешное.

– Как вам кажется, до какой степени сохраняется влияние Анатолия Васильева в стенах созданного им театра «Школа драматургического искусства» сейчас, спустя 6 лет после его конфликта с московскими властями и отъезда из Москвы?

– Васильев – Учитель с большой буквы. У Ежи Гротовского есть крылатая фраза: «Знания можно только украсть». (Гротовский – серьезный художественный авторитет для Васильева и для меня тоже, у нас было счастливое время встреч, знакомства, показа работ.) Но ведь в этой фразе заключен парадокс: если знания можно только украсть, значит, ученик – вор и обкрадывает своего учителя. А если ему приходится обкрадывать, значит, учитель не хочет передавать ему эти знания. А если ученик честный человек и не хочет ничего воровать? Но, если он их не украдет, у него их и не будет. Следующий сложный вопрос: ученик похитил эти знания, – а те ли он знания похитил или не те? И похитил ли он их или только думает, что похитил, а на самом деле у него пусто? Мы тут вступаем на очень сложную диалектическую почву, где каждое следующее утверждение отрицает предыдущее. Васильев влияет уже тем, что создал, организовал наш театр, и я живу теми идеями, которые он вложил в этот театр, и стремлюсь их продлить – и во времени, и в репертуаре, и в своем творчестве. А, с другой стороны, если я скажу: «Да, я стремлюсь это сделать, и у меня прекрасно получается», – я буду очень самонадеян. Не в том смысле, что я должен быть скромнее, а в том, что ошибусь, если скажу, что у меня получается. Не лучше ли мне сказать: «Я стремлюсь к этому, но у меня ничего не получается»? Но, когда я скажу, что у меня ничего не получается, то буду играть в некую самокритичность, а на самом деле буду думать про себя: «Многое получается!» И вот это получается-не получается будут идти вместе, рядом, нога в ногу. Васильев нас учил игровой структуре, где «знаю» и «не знаю» должны быть неразлучны. То есть надо знать все и не знать тоже все. Вот это полное знание и полное незнание должно сходиться на творческой территории.

– Анатолий Васильев бывает на ваших спектаклях?

– Нет. С тех пор, как он принял решение уехать из Москвы и покинуть театр, не согласившись с предложенными ему условиями, он не переступал порог этого театра.

– Но вы общаетесь, просите совета? Он готов говорить?

– Иногда готов, иногда – не готов. Иногда задает жесткие, нелицеприятные вопросы. По поводу организации работы. Он знает о том, что происходит в театре.

– Откуда? Если не заходит в театр?

– Он же – Мастер. Здесь реальность и легенда тоже идут бок о бок. Очень много существует тайн мастерства. Знаете, готовя «Илиаду», мы много занимались восточными единоборствами и философией. И однажды я услышал от своего друга Ильи Пономарева (с которым мы, кстати, играли в «Как важно быть серьезным» в Саратове) восточную мудрость: «Ученик не должен видеть и не должен знать, откуда получает знания его учитель». Потому что должен быть миф о том, что учитель получает знания каким-то невероятным образом. Непредставимым. И как только ученик увидит, как тренируется учитель, то есть откроет его тайные секреты, миф будет разрушен, и шерстяная нить, по которой перетекают знания от учителя к ученику и возвращаются назад, будет прервана. Поэтому не про все можно рассказать, не все можно открыть…

– Вы уехали из Саратова в Москву в момент расцвета вашей актерской карьеры. Причем стремились не в театр к земляку-Табакову, а поступать на курс Анатолия Васильева. Почему?

– Такой странный был у меня период: с одной стороны – расцвет юности, карьеры, а с другой – кризис. Я стремился к режиссерскому, концептуальному театру. Хотя даже слова такого не знал. Но идея в театре меня всегда влекла больше, чем актерское самовыражение. И я даже делал какие-то первые режиссерские опыты, но понял, что у меня нет нужных инструментов для создания театра, о котором мечтал. Потом меня и режиссерский театр разочаровал – я вдруг понял, что режиссеры соревнуются друг с другом трактовками и фантазиями. Это был юношеский максимализм, мне тогда необязательно было видеть что-то, чтобы разочароваться в театре тотально. Но у нас в ТЮЗе оказался студент Анатолия Васильева Петр Маслов, рассказал нам, что открылся такой театр, и идеи театра Васильева меня очень возбудили и «омолодили» – я вдруг стал открыт для какой-то юной жизни. Поэтому, когда услышал, что Васильев набирает курс в 88-м году, решился во что бы то ни стало поступать.

СПРАВКА