Тихо и без развлечений

Премьера «Матрениного двора» собрала на пресс-показе столько операторов и фотографов, словно речь шла не о камерной постановке с участием двух актеров, а о светском рауте. Интерес подогрела, во-первых, грядущая круглая дата автора, который уже несколько лет болен и не выходит из дома. Во-вторых, участие актеров Михайловых, давно ушедших из театра в церковное регентство. Бакалавр религиоведения, преподаватель Закона Божьего Александр Михайлов когда-то снимался у Марка Захарова в «Формуле любви» и играл главную роль в телеспектакле Анатолия Эфроса «Ромео и Джульетта». Вместе с Еленой, которая теперь бакалавр искусств и дирижер церковного хора, они выходили на сцену РАМТа в амплуа героя и героини. Но в 1987 году, к недоумению близких, супружеская пара оставила театр и пропала из виду. Они пели в церковном хоре, записывали диски духовных песен, получали богословское образование. Поэтому теперь их возвращение на сцену «двадцать лет спустя» выглядит пусть маленькой, но сенсацией.

Максим Обрезков придумал спектаклю аскетичное оформление в духе старой русской деревни. Сегодня что-то подобное можно найти лишь в той самой, «нутряной», Центральной России, в которую сам Солженицын вернулся в 50-х после лагерей и ссылки. Где так же, как герой Игнатич, работал в школе математиком и был знаком с Матреной Васильевной Захаровой – прототипом литературной Матрены. Умывальник, мутное зеркало, уголок горницы с иконкой и семейными фотографиями, неотесанные доски, из которых можно сложить все что угодно: и стол, и сани, и гроб… Сценография Обрезкова так же безыскусна, как образ старухи Матрены, живущей с колченогой кошкой, тараканами и мышами, словно Ной в своем убежище – ковчеге.

Однако в отличие от библейского ковчега изба солженицынской праведницы обречена. Лишившись мужа, шестерых детей, поддержки близких, она пройдет и через это, последнее, испытание: деловитые родственники разберут и растащат дом по дощечке, а Матрена все простит, да еще и поможет увозить доски, и вслед за санями побежит смотреть, не случилось бы чего. О нелепой, некрасивой смерти Матрены, так не похожей на уход святых праведников, зрителям только рассказывают, но этого простого описания достаточно, чтобы ощутить ужас, негодование и скорбь. В финале от конструкции Обрезкова остается лишь большой деревянный крест – в этой зрительной метафоре слышится реквием не только по героине, но и по всей русской деревне, растерявшей в заботах главное отечественное достояние – духовность, о которой сегодня стало отчего-то неловко и стыдно даже упоминать.

Когда-то Анна Ахматова признавалась, что плакала, прочитав «Матренин двор» впервые. В неторопливом и скорее чтецком, чем драматическом, исполнении Михайловых история Солженицына вызывает похожие чувства. Правда, захватывает спектакль не сразу. Вводная часть о жизнерадостной старухе, которая всем помогала и за это считалась на селе недалекой, кажется несколько затянутой: повествовательный тон рассказа Игнатича не дает актерам проявить драматический талант и темперамент. Зато вторая часть спектакля обретает настоящий трагедийный размах, и тут уж Михайловы играют в полную силу. Чаще словом, чем игрой, они делают зримыми не только образы постояльца Игнатича и хозяйки Матрены, но и фигуры односельчан: жестокого скупца Фаддея, который когда-то сватался к Матрене, а потом из ревности чуть не зарубил ее топором, младших сестер, плакавших о наследстве больше, чем о покойнице, лучшую подругу Машу и вечно битую «вторую» Матрену, безутешно рыдавшую на похоронах.

«Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша» – неброская режиссура Владимира Иванова только подчеркивает ясность и простоту вывода Солженицына. Как ни удивительно, но Иванов – постановщик громких кассовых комедий – «Дядюшкин сон», «Царская охота», «Мадмуазель Нитуш» с Марией Ароновой в главной роли, в этом спектакле не сделал ничего намеренно развлекательного, предоставив истории говорить самой за себя. И история прозвучала. Может быть, слишком скромно и тихо для шумного мегаполиса. Но с надеждой, что имеющий уши непременно услышит.