Скучные безумцы

Незабвенный Фирс из «Вишневого сада» горько оплакивал утраченный рецепт сушения вишни. Способ знали, когда сушеная вишня получалась сладкой, легкой и ее возами отправляли в Москву. Смотря столичные постановки Луиджи Пиранделло, с ужасом убеждаешься, что любимый автор пап и мам выглядит с сегодняшней сцены продуктом «второй свежести». К Пиранделло обращаются режиссеры разных школ, стилей и почерка: Роман Козак и Михаил Бычков, выбравшие редко ставящиеся пьесы «Обнаженные одеваются» и «Человек, зверь и добродетель». К ним примкнул и Владимир Бейлис, вспомнивший свои давние постановки пьес популярного итальянца. «Безумный, безумный Генрих» – третья пьеса Пиранделло в списке его работ. Пиранделло пробовали открывать ключом гротеска и балагана, применяли отработанные штампы комедии положений средней руки.

«Безумный, безумный Генрих» Владимира Бейлиса поставлен в традиционной манере романтических мелодрам, где актеры в исторических костюмах заламывают руки, закатывают глаза и рычат монологи в зрительный зал. Благо сам сюжет, где герой после травмы на охоте двадцать лет воображает себя германским королем Генрихом XI, а заботливые родственники создают соответствующий антураж и нанимают людей, чтобы поддержать иллюзию, – диктует череду постоянных переодеваний. Один из лучших российских театральных художников Эдуард Кочергин создал изумительной красоты среду действия для «Безумного, безумного Генриха». Ажурные пирамиды-башенки отсылают к силуэтам готики и одновременно к кубистским экспериментам с элементами сценографии. Башни могут вращаться, двигаться, создавая динамическую среду, странно противоречащую актерской статике. Декорация одновременно похожа на видение больного мозга Генриха и на чертеж, созданный руками геометра.

Пышный стиль обличительных речей героя-безумца дает возможность исполнителю главной роли Вячеславу Езепову использовать все регистры хорошо поставленного голоса: «Они верят тому, что говорят другие, и повинуются, и цепляются за то, что кажется истиной сегодня или покажется истиной завтра, хотя это противоречит тому, что казалось истиной вчера». Он обличает, укоряет, молит и оправдывается: «Сегодня лучше быть сумасшедшим, чем нормальным человеком».

Двадцать лет Генрих изображает безумство, но ситуация меняется, когда в этот устоявшийся мир приезжает женщина, в которую главный герой был влюблен. Кроме нее здесь оказываются и счастливый соперник (это он подстроил падение Генриха на охоте), дочь женщины, похожая на мать в молодости, жених дочери и, наконец, психиатр, задумавший лечебный эксперимент. По мысли врача, увидев рядом свою постаревшую возлюбленную и ее юную дочь, герой ощутит бег времени и вернется к нормальной жизни. Однако психиатр и все собравшиеся не знают, что герой еще несколько лет назад выздоровел, но держит это в секрете – продолжает валять дурака из боязни вернуться в мир, из которого он впал в безумство. Он презирает свое окружение, испытывая тайную жажду отомстить виновнику своей болезни. Хотя он и провозглашает, что «довериться кому-либо – это тоже безумие!», но открывает свою тайну нанятым актерам-сиделкам. Те разбалтывают приезжим. И после долгих и утомительных препирательств Генрих втыкает шпагу в злодея. И в финале должен либо отправиться в настоящий сумасшедший дом в смирительной рубашке, либо в тюрьму за преднамеренное убийство.

Все эти запутанные перипетии сопровождаются длиннейшими псевдофилософскими объяснениями и размышлениями над загадками человеческой природы и общества, где свободны одни сумасшедшие. Речи персонажей настолько утомительно-многословны, что, пока один герой говорит, остальные действующие лица пережидают его монологи как плохую погоду, ожидая момента, когда они сами должны выйти к рампе с небольшой речью минут на пятнадцать. И реагируют на реплики, как правило, с запозданием.

Романтический ключ оказывается к эстетике Пиранделло применимым так же плохо, как и бульварные приемы предшествующих попыток. Пьесы итальянского провокатора явно ждут своего режиссера. И, возможно, грядущая премьера в Театре Вахтангова эти ожидания оправдает…