Госпошлина на патриотизм

Такого потока разнокалиберной вернисажной публики Третьяковка не видала очень давно: от банкиров и дилеров всех мастей до «шестидесятников» и чисто музейной публики, приходящей в эти залы на Левитана и Коровина. Коллекция Костаки, как теперь говорят, сразу попадает в нерв аудитории. Русский авангард – это и классика, и тренд, и притягательные деньги. Не случайно первый вопрос, который вызывает бурные споры в социальных сетях: откуда у греческого подданного и советского гражданина нашлись средства на такие картины? Сегодня купить Попову, Кандинского, Филонова, иконы XVI века и Зверева не хватит сил у патентованного олигарха. Ведь первое, что потрясает на выставке, – беспрецедентный размах собрания, которое, казалось, уже освоено вдоль и поперек, но каждый раз всплывают произведения очень свежие, оригинальные и «незамыленные».

На этот раз сюрпризы ждали публику в нескольких разделах. Мимо избранных работ на центральной стене, где располагаются авангардные шедевры из учебников (восемь картин от «Портрета Матюшина» Малевича к «Симфонии Шостаковича» Филонова) зрители стремительно перетекали в тесные залы с экспериментальным искусством 1920–1930-х годов. Здесь их ждало потрясение от надрывных «Адама и Евы» Василия Чекрыгина и совершенно платоновских, монументальных образов Соломона Никритина (его «Суд народа» 1934 года – емкий символ эпохи, о которой лучше и не напишешь).

Великий Александр Родченко здесь предстал в неожиданном ракурсе – как живописный экспрессионист 1930-х годов. Понятно, что эти вещи, как и «газовые» абстракции Михаила Плаксина или пейзажи на границы модерна и модернизма Елены Гуро, не были главными в собрании Костаки. Но азарт коллекционера, его любопытство и авантюризм спасли картины, которые будут осваиваться уже в XXI веке.

На антресольный этаж поместили избранные картины нон-конформистов, которых Георгий Костаки преднамеренно не собирал, – они появлялись сами собой как хобби и дары соратников. И здесь своя неожиданная иерархия: первыми идут портреты Анатолия Зверева, а затем следует череда натюрмортов «второго авангарда» (очень актуальный сейчас Вейсберг, неожиданный Плавинский, первосортный Рабин). В качестве розочки на торте – картины самого коллекционера, не боявшегося того, что потомкам они покажутся наивными, самодеятельными, слишком яркими и открыто эмоциональными. В этом весь Костаки – смелость на грани «хорошего вкуса», увлеченность до фанатизма, личное отношение, ломающее академические стандарты.

После этой выставки выходишь подавленным. Дело не только в плохом освещении, страшно бликующих стеклах и явной тесноте. Под такие проекты нужно отдавать как можно больше пространства, не зажимая и не уплотняя миллиардную коллекцию до уровня антикварного магазина.

К чести дизайнеров стоит отметить, что креативные элементы здесь присутствуют: в самом начале зала расположены огромные ширмы с репродукциями фото Георгия Костаки в кругу семьи и художников, а также вид одной из комнат в его квартире, полностью – с пола до потолка – увешанной авангардом. На самом деле удручает судьба работ и их собирателя. Начинаешь понимать, что Россия культурно богатеет не за счет гармоничного содружества с такими прирожденными арт-менеджерами, как Георгий Костаки, а за счет экспроприации.

Вторая часть заголовка выставки – «Выезд из СССР разрешить...» – как раз об этом: вся гениальная коллекция, переданная Третьяковке в 1977 году, оказалась госпошлиной за свободу. Хотя сам Георгий Дионисович неоднократно предлагал министерским работникам создать музей авангарда, куда бы он передал коллекцию целиком и без всяких условий. Но легче было вынудить человека уехать из страны, предварительно изрядно потрепав нервы и собрание (пожар на даче в Баковке, намеки от спецслужб, дележ картин, икон, игрушек). Так или иначе, но двадцать процентов вещей отправились в Грецию и даже на выставку не вернулись. Еще одна история о том, какие у нас были шансы и как они упускались крайне недальновидной политикой, бьющей по культуре и по настоящему богатству.