Ольга Ильницкая: "В стихах можно всё!"

Ольга Ильницкая родилась в Одессе. Автор книг стихов: «Глаголы настоящего времени», «Сквозное жильё», «Жизнь тому вперёд», "Идет по улице война", "Семь встреч с Богом"...

Ольга Ильницкая была профессиональной фехтовальщицей, окончила исторический факультет Одесского университета, приобрела, кроме профессии историк, ещё редкую профессию архивиста, специалиста по публикациям исторических документов в архивном институте в Москве. Она стала заниматься литературой почти тридцать лет тому назад и является членом PEN International, Союза писателей Москвы, Южнорусского союза писателей, Конгресса литераторов Украины и Национального союза журналистов Украины. Поэтесса была репортёром в «горячей точке» (Приднестровье), пережила теракт (Пушкинская площадь в Москве), гибель сына Алексея...

Ольга Ильницкая не имела в виду становиться поэтом. Она хотела заниматься философией. Гёте когда-то сказал, что неудавшийся поэт неизбежно становится философом, а несостоявшийся философ оказывается поэтом. Философией заниматься Ольге не позволила советская система: муж был арестован и посажен за антисоветскую деятельность (речь идет о политологе Павловском - ред). Дорога в науку была закрыта. Система диктовала свои условия. Ольга сопротивлялась. Противостояние обратило её к слову: вместо диссертационной темы «Проблема ценностных ориентаций и творческая активность личности» по произведениям Владимира Маяковского и Андрея Тарковского начались стихи. Поэтому в поэзию Ольга вошла, если сопоставить её возраст с условной градацией начал поэтического творчества, достаточно поздно, после тридцати, уже состоявшимся зрелым человеком.

В советские времена публиковалась в самиздатах Подмосковья и Ленинграда, после Перестройки вышли пять её книг стихов и прозы, «Жизнь тому вперёд» переведена на английский язык.

Поэзия Ольги Ильницкой чрезвычайно многозначима. Стихи как бы просвечиваются изнутри неисчерпаемостью смыслов. Дискурс её текстов, после прочтения, всплывая в душе читателя, парадоксальным образом изменяется в сознании, и в памяти.

Поэтическая речь - в каждом стихотворении Ольги Ильницкой! - не только прямо, но и и косвенно вытекает из предшествующего. Это создает связь времен, преемственность, и создает ощущение общей гармонии, характерной для всего творчества поэта.

В поразительном интервью Ольга Ильницкая приглашает и ведет нас по восходящим кругам своей внутренней мастерской. У меня буквально закружилась голова от высоты уже реализованных замыслов, которые возвела Ольга Ильницкая - вот расшифровка некоторых, особенно значимых откровений поэта:

"Образ, который ты хочешь донести в стихах - сам находит свою форму.

Я всегда пишу стихи адресно - и когда я сама потом читаю свои стихи, уже я становлюсь человеком, к которому сама обращалась.

У меня возникает обратная связь со своими стихами.

Входя в меня - мои стихи находят во мне что-то своё…

В стихах все можно - раз у ней муравьи летают - значит это ей помогает.

Словно в танце, возникает очень сосредоточенный жест, и мне кажется, что само мое тело определяет количество слов в стихотворении.

К законченному стихотворению у меня отношение ни как к словесному ряду, а как к конкретной вещи - как, например, к цветку.

Я не создаю закрытую форму, и не пытаюсь кому-то что-то объяснить - я ищу собеседника.

Своими строчками я хочу разомкнуть пространство.

Я продлеваю поэзию молчанием.

Мои стихи являются продолжением меня самой - в жизнь. Я уверена, что именно благодаря своим стихам я до сих пор жива.

Когда у меня не хватает сил что-то понять, дочувствовать, и я попадаю в сложную ситуацию, - тогда я обращаюсь к стихам.

Иногда и нарушаю ритм, размер - но мне все равно.

Главное, чтобы рождающиеся строки были максимально приближены к моему пониманию и чувствованию.

Мне очень трудно писать стихи, я рву исписанные страницы, вычеркиваю, пока не останется только то, что полностью соответствует моему желанию найти собеседника, который меня услышит.

И тогда появляется мой язык, мой голос.

Форма всякий раз ищется.

Никогда нельзя смысл загонять в заранее определенную форму.

Для философии важна точность формулировок, а для поэзии - наоборот.

Цель стихотворения определяется в процессе его написания.

Только работая над стихом, я понимаю и узнаю - чего же собственно я хочу выразить.

Когда ты отпускаешь слова и созвучия “по водам стиха” - они сами находят все, что им нужно. И уходит страх слова.

Я становлюсь восприимчива и проникновенна, как мембрана.

Свое слово я слышу как бы со стороны, и сама вхожу в облако своего стиха.

Поэт сам себя расширяет изнутри, и тогда - неожиданно - писать становится легко.

Не употребляя физические возможности слуха, я вдруг начинаю слышать образы, слышу даже само молчание.

Я стараюсь быть светом ладони Божьей, и тогда мой язык становится живым.

Поэту свойственно не только предсказывать будущее.

Поэту дано моделировать, и тем самым создавать само будущее.

В момент творения поэт начинает понимать другие языки.

У меня есть стихи, в которых возникает - неожиданно для меня самой!- инако-говорение.

На чувственном уровне я вдруг начинаю понимать ранее мне неясные смыслы.

Только в творчестве мы можем дотянуться до того, что далеко за сферой наших знаний о природе и мире.

Я вдруг начинаю говорить о том, чего я знать не могла.

Живое включение в речь и память других людей изменяет мой язык.

В такой момент мне кажется - что-то меня вытягивает из меня самой.

Когда справишься с формальными моментами, возникает возможность мета-речи.

Я до сих пор не могу это объяснить - но написать об этом я могу, конечно, не прозой, а стихами.

И это будет язык будущего - вероятно, так будут говорить и писать люди..."

Полное интервью:

Каждый сборник стихов с подписью поэта - драгоценная реликвия.

Книга же с автографами многих поэтов и людей искусства - совершенно бесценна.

Короткое видео поражает, с каким трепетом поэт представляет раритет - со значимыми словами:

“Завтра будет искреннее, если будет завтра.”

Михаил Козаков -

Интервью Ольги Ильницкой озарило комнату поэта, а свет идет далеко за пространственные пределы...

И вот стихи:

ПОКА ДРОЖИТ СТРУНА СЕРДЕЧНОЙ БОЛИ

Ещё печаль твоя меня тревожит.

Ещё плечами ощущаю тяжесть.

Из глубины сомнений говорю –

я помню всё. И я ещё люблю

разлёт мостов утраченного града,

холмы его остывших куполов.

Пока дрожит струна сердечной боли,

покуда не разрушена столица,

ещё последний сон прощально снится.

Но из углов уже ползут уродцы

и примеряют человечьи лица –

чтоб строились на площадях народы,

засовы отворяют на темницах.

Они от нас почти не отличимы,

Не холодны их мёртвые личины.

Да, я молчу две тысячи веков

прижавшись сердцем к сердцу облаков,

и падаю дождями вам под ноги,

и детскими вам говорю губами

что смерть красна.

А жизнь, как смерть, опасна.

Но быть прекрасно.

И любить прекрасно.

Ещё душою корчусь от обиды.

Из глубины сомнений говорю.

Ещё люблю. Ещё пока люблю.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ПОХОЖА НА ЛЮБОВЬ

Я стала путником чужих высот,

поверила, что высота спасет

от сорванных засовов и ворот

распахнутых, но ошибался тот,

кто мне внушил надежду на победу.

В разбеге подворотен вижу страх,

на светлой колокольне - тлен и прах

и звонаря, зовущего к побегу.

Нет, не полет слоистых облаков

и не озноб октябрьских листопадов,

а старой страсти новый поворот

предчувствую, и таинством дышу,

настоянным на зерни русской речи:

о, суеверное предощущенье встречи

с тем, о котором помню и молчу

под куполом, где случай гасит свечи.

Действительность похожа на любовь -

растет печаль, перерастая боль

рождения свободы и отваги.

Здесь прадеды склоняли долу стяги,

здесь мать молчит, и здесь горит звезда

над местом горним, на священной плахе,

где Иоанна никнет голова

к суровой окровавленной рубахе...

Я ЧИТАЮ ТЕБЯ И СЕБЯ

Слово «возраст», конечно, женского рода.

Как и «зеркало». Владлен Дозорцев.

Я читаю тебя и себя не в первый раз.

Голубого сухого льда не пугает пламя.

Я согласна глотать эту злую словесную вязь.

Отрастающие волосы нести, как знамя.

Только что я могу в нашем мире больших ножей.

Кривым зеркалом отразившем не меня, а моих мужей.

В старом замке у самого Черного моря.

В новом платье изящном, сшитом для горя.

Ты, чужой и сильный, не поднимай

соскользнувшую с плеч мою вдовью шаль.

Потому что и я уже будто -

ускользнула в ту степь, где ковыльно и людно

от скачущих с гиканьем "Сарынь на кичку!"

(Вы молчали ко мне, вы ни слова лично).

Это, видно, татаро-монгольское иго

всех не то, чтоб рассОрило - рассорИло.

Потому что прошлое уже было.

Потому что я взрослая женщина, Боже.

...А старуха уже всё на свете может...

И когда я лягу в чужую кровать

не любить, а еще страшней - умирать,

Вво мне маленькая девочка гукнет беззубым ртом.

Как виновата я перед ней.

Не пощадившая даже своих сыновей.

Оставлявшая жизнь и любовь - на потом.

И НЕ НУЖНО РАЗГОВОРОВ ОТКРОВЕННЫХ

1.

...Ты ускользаешь, уплываешь

с течением живой реки.

А я, как пристань, неизменна

на отмели твоей руки.

Надежды детства далеки.

Свободны мы - и вновь едины.

Как свет прозрачны и легки.

Как смерть уже непоправимы.

2.

От моей души распахнутой

до глубин твоих распаханных

было много нагорожено.

Оба стали осторожными.

И теперь, когда мы видимся

под звездой небесной,

нам с тобой спокойно.

Нам с тобой не тесно.

3.

В этом городе надежда поджидает

в самых неожиданных местах.

Старая дворняга у подъезда лает.

Ветер теребит канадский флаг.

Шелестят булыжной мостовой

шины респектабельной машины.

Я с тобой прощаюсь, дорогой.

Отвечаешь: - Что ты, Бога ради...

И печаль растворена во взгляде.

Обещаешь привезти домой.

...Над Канадой осень догорает,

над Москвой оранжевый туман.

Мой родной! Чего нам не хватает?

У канадского посольства ресторан.

Или нет, я путаю, конечно –

твой подъезд, поземка из листвы...

Я с тобой лукава и беспечна.

Бережен и безогляден ты.

...В этом городе давно мы заблудились,

и глухими переулками плутаем...

4.

От моей далекой близости

до тебя рукой подать.

Попрошу у Бога милости –

ниспослать нам благодать.

Расскажи мне про хорошее,

промолчи о чем-нибудь.

А под вечер, расставаясь,

попрощаться не забудь.

Потому что воля вольная

и прозрачна, и светла.

Потому что доля общая -

далека от нас пока.

5.

Ты, как заснеженный глухой овраг,

себе не рад, всем проходящим враг,

и над тобою, в тёмных небесах,

покачивая пламя на весах,

созвездие мерцает. Но не греет.

И ёжится душа. Душа болеет.

А улица вприпрыжку, торопясь,

несётся ввысь, дымками белых кухонь.

Где чай гоняют сплетницы старухи.

И девочку бранит сурово мать.

Где в тёплой люльке ты бы мог лежать,

перерастая холода и слухи.

6.

... Хорошо -

до мороза проваляться бы в постели!

А потом, по первопутку - да в бега,

чтоб добраться до краев отдохновенных.

Там звенящая от смеха голова.

И не нужно разговоров откровенных.

7.

Мы не решились разлучиться,

поскольку стали неделимы

с пространством,

знобким и прекрасным,

равновеликим в половинах.

Где ночь и день в переплетеньи

огня, воды, уединенья,

вошедших в ткань повествованья,

проникших в суть стихотворенья.

Пора понять, пора расслышать

и скрип сосны, и всхлип уключины...

Уже угадана судьба,

и жизнью намертво заучена.

8.

Долго мы с тобою будем жить.

Горькой нашей памяти служить.

Трудно нам встречаться не в дому.

А в дому встречаться ни к чему.

Потому что дом оглох и нем.

Радости и счастья нету в нем.

По чужим встречаемся углам.

Господи, пошли надежду нам.

9.

Из прошлых дней растущие слова

Заполонили наши сутки.

Ты жив вполне. И я вполне жива.

...А пес цепной скулит в промерзшей будке.

Уж лучше б выл. Мы знаем, по кому.

Слова с такой соединило силой,

что ты молился: «Господи, прости!»

И я просила: «Господи, помилуй!»

10.

Мы не помним, во что мы проснемся потом.

Наше прошлое скрыто подтаявшим льдом.

Ах, как хочется быть. И как нравится петь.

И не помнить о том, где и как умереть.

11.

Все свиданья до боли не те

нас связуют с тобою доныне:

на своей половине мертва,

и жива - на твоей половине.

12.

Москва. Июньский зной.

А у тебя в зрачке

осколок голубой

на ледяном крючке.

Опять ты смотришь вглубь,

прислушиваясь чутко.

Но музыка молчит

торжественно и жутко.

И в этой тишине

я паузу держу.

И музыке твоей

молчанием служу.

Вокруг метет метель

древесным спелым пухом.

...Мой Моцарт был глухим.

С немузыкальным слухом.

13.

Живу на пепелище

и здравствую. Пока.

Печаль моя сильнее смерти.

Любовь моя - те облака,

что прилетают, улетают,

и нет им дня, ночей не счесть,

и в этом непрестанном бегстве

надежды нет. А счастье - есть.

ОСЕННЕЕ

Измотала раскачка лет,

испугало рывка зло.

Я до срока не знала бед.

С листопадами нанесло.

Но когда рассеялся дым

пятипалых кленовых костров,

кто тебя так, как я, забыл,

поднимая к лицу лицо?

Расстоянием в девять зим

кто ещё, как я, на разрыв,

кто ещё, как я, на избыв,

расставанием соблазнил?

Как свидание - так тюрьма.

Листопады свели с ума.

Сквозь сирен сиротящий вой

вот и я не спешу домой...

Возвратившись, озноб скрывать,

и в прибое искать покой?

И ещё стихи сочинять,

чтоб казаться живой.

***

Жить - это значит ждать

под угрозой семи жал.

Значит, любить и взять

то, чего Бог не дал.

Струны зажать в горсти,

выпустить птицу жаль

выпустить птицу соль,

мучая птицу си,

мучая птицу до,

выпустить птицу ля.

И головы не снести.

Жить - это свечку жечь

денно и нощно, чтоб

белым лицом лечь

в день, словно в светлый гроб.

***

Я помню добрую погоду, субботний день,

и пересуды, пересмехи трёх деревень,

закутанных в сугробы меха печных дымов,

за частоколом вздорных слухов, лукавых слов.

Встречали солью и хлебами в тех деревнях.

Входили в избы. Щи хлебали. Смущали баб.

Ядрёный корень. Луны бёдер. Похмельный вздор.

И осуждающий старуший прищур в упор.

Мы были молоды. Плевали на беды их.

Мы б жизнь оставили, как бабу, для всех других...

Не первый год живу на свете - не первый день

я начинаю с перевздохов тех деревень.

А три деревни, три дороги, три грешных дня

простят, помянут и забудут потом меня.

ВДОЛЬ СВЕТЯЩЕЙСЯ ЛИНИИ

Я живу вдоль светящейся линии,

я для всех уже мир невидимый.

Там, где ливень под ноги рушится,

ты – замри. Ты к себе прислушайся.

И очнется в тебе забытое:

дед, бидон, молоко разлитое.

Мама. Вечер, где ты – ребенок.

Взгляд встревоженный, удивленный.

Слышишь, бабушка окликает?

Видишь, лампа сквозь сон мигает…

Это мир, тобою оставленный

прикасается. И настаивает:

вспоминай, вспоминай забытое.

Собирай по капле разлитое.

Пощади свое сердце грешное,

дай надежду ему. Дай Любовь.

И прими в свою душу боль

безутешную.

ОБНИМАЯ ОБЛАКО*

1.

И обнимая облако,

я таю, словно иней.

За долгим зимним ливнем

весны молчанье ждет.

Там девочка без варежки

с ладошки смех жует.

Там лысый старый мальчик

на саночках везет

ведро со льдом куда-то,

и дышит виновато.

Глагольными проклятьями

скворчит шершавый скворушка,

что крапинку за крапинкой

с него склевал воробушек...

Ну что произойдет -

когда очнется полдень

и ты меня обнимешь,

утешишь и приспишь?

А то, что ровно в полночь

над нами наша бабушка,

склонившись,

спросит ласково -

ты всех ему простишь?

2.

У одиночества

есть отчество:

молчание.

У одиночества есть

день рождения:

отчаяние.

А кто же бабушка

у одиночества?

Пророчество.

- Чтоб тебе пусто было,

говорила той, что любила.

- За что ты дочь погубила,

бабушка?

Что натворила девочка

ясноглазая?

- Слишком жила болтливо.

3.

Обнимая облако

не была счастливой.

Улетала бедною

лебедью белою.

Плакала-кричала

без надежды,

что вернётся, нежная,

к себе прежней.

Бабушка любимая,

что ты натворила,

ангела-хранителя

переговорила.

_________________

*Серен Кьеркегор

ПОПЕРЁК ЛИСТОПАДА

Поперёк листопада ложится мой путь,

вдоль гусиного, мелкого ломкого шага.

Если был кто со мною — отстал отдохнуть,

если шёл параллельно — то так ему надо:

обомлеть, столбенея от истин сквозных,

обалдеть от роскошного лисьего взгляда.

Подойду и скажу: параллельность прямых

листопадом нарушена — значит, так надо.

Значит, ты потрудись обнаружить во мне

глубину зачинанья строки непреложной.

И меня оттолкни, отпусти, отомсти

теплотой за обманчивость ясности сложной.

Будем живы — и вновь разбежимся поврозь

листопад разгребать, шелестя и рифмуя

небо с морем и в небе с волною колдуя,

ощутим глубину. И, волнуясь, глотнём

эту истину — лживую, горькую, злую.

БАНАЛЬНО И БЕСКОНЕЧНО

Он, в тесноте растущий поминутно,

жив, как в горе за дышащей стеной

кристалл пульсирующий:

оборотень твой, сосущий кулачек...

Он есть, он здесь, он знает мой живот,

он в нём живёт! Ест кровь мою, волнуя...

Он помнит все, чем мучусь и живу я.

Твой беспощадный. Драгоценный мой.

Он сердце сердцем к слову поджимает:

чем больше он растет, тем больше я внимаю.

Он девять месяцев меня на части рвет.

И ничего про боль не понимает.

О, что за мука Домом быть.

Быть входом...

О, что за счастье -

чувствовать: он спит,

до времени меня оберегая.

Но царственен и дик его разбег -

вот он срывается, ломая губ изгиб,

и бедер лезвия круглятся, словно пяльцы,

и ткань измученную схватывают пальцы,

похожие на острых червячков.

Он криком чутко пробует пространство.

На ощупь пробует, движеньем нарушая

подвижный коридор моих молений:

Вернись, беглец, вернись в мои колени!

Но, схвачен намертво рукою акушёра,

он пленником танцующим - как все -

пригворённый к жизни на кресте.

Прощай, мой мальчик.

Мир воздаст судьбою.

Господь с тобой.

Как я была с тобою.

Мать отделяют от Дитя и... жизни.

Отец ждет Сына -

Чтоб вручить Отчизне.

Отчизна ждет младенца -

чтобы съесть.

И в этом истина и счастье есть.

МОЛИТВА

Святой Архангел Михаил,

мой сын тебя любил.

Возьми его и огради,

и присмотри, пожалуйста.

А то он в лавочку пойдет

и кто-нибудь винца нальет,

и я тебе пожалуюсь.

Спаси от длани божьей

и от Его любви

Летающего Мальчика

во Храмах на Крови.

Бог так с Алешей носится,

что гром с небес доносится.

Терпеть Лешке доколе

радетельской неволи.

Спаси мне сына, догляди,

не то он с неба бросится.

***

A.И.

Я тебе говорила? - Что жизнь права,

не всегда предъявляя на нас права.

Где растет – ты знаешь? – Разрыв трава,

там живу. Он прячет меня средь листьев,

рыжий бог ничейный с повадкой лисьей.

Он меня научает запоминать

как отчаянный свист с тишиной рифмовать,

как шептать в глубину печали – отбой,

чтоб прилег на песок головой прибой,

и затихла волна в голосах рассвета.

Напиши еще раз мне слова «Про это».

Я тебе отвечу, когда зацветет

безнадежный сирени водоворот.

Посмотрю я вдаль (как проходят мимо),

повторю ответ свой неумолимо.

ЕЩЁ Я РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ ХОЧУ...

В том доме, где отсутствует хозяин,

в том самом доме, где давно не спят,

в том свете лампы, где кружат ночами

созвучия, и бабочки летят

(куда? – не закудыкивай дорогу!

Куда летят? – на круг и дальше, в свет…),

в том месте, где нас не было, и нет, -

он пишет. Он талантливый безбожно.

Он сам как Бог. Он цвет с ладони Божьей.

Он путаник и вечный второгодник,

мальчишка, что на жердочке сидит

и помнит все, что только предстоит

2.

Уже который год вся жизнь наоборот –

за январем июль и ночь после рассвета.

А там, где первым вдохом будило птицу лето,

ни травы не встают, ни рыба не плывет.

Уже который год у русского поэта

сначала жизнь пройдет, потом стихи про это.

Лишь после жизни – том, о жизни и о том,

как больно жить поэтом и бодро петь при этом.

3

Еще я рассказать тебе хочу,

как оторопь по звездным пляжам рыщет,

как ветер свищет вслед холодному лучу,

а месяц половинку серпа ищет.

Ревун кричит. Медведица рычит.

По Млечному Пути сбегают в море

созвездия, и молится Господь.

Он докторской иглой врачует Запад,

неизлечимый северный озноб

переливая в южную нирвану.

Он лечит горе, одинок и древен,

как европейцами не познанный Восток.

Ни друга нет, ни женщины, ни равных.

...Античности разверзнутые раны

являют мрамора и патину, и блеск.

Спит Атлантида. Зевс младенцев ест.

Нет, ест детей Сатурн. А Зевс плывет.

Он - Бык. Морской бурун вспорол рогами.

Вообразил Европу недотрогой

с девичьими и робкими ногами.

Плывет, косит на нас влюбленный глаз.

Пусть жемчугами обовьют рога

Быку Стрелец, и Водолей, и Дева,

пусть радуются силе, красоте...

Но - мы другие. Но - века не те.

На что нам Бык с жемчужными рогами?

Земля лукава, и смертей не счесть.

Зачем нам нужен миф, коль Бог не спас!

Рога Быка - штурвал, достойный нас.

Живем, плывем... Куда плывем - не помним.

Круглеет месяц, как живот любимой,

скрывающий до времени угрозу.

Какое счастье - ночью дети спят.

И умирая, спят. Плывут и спят.

Все множатся созвездия. Их свет,

не согревая, освещает путь.

О, как они прекрасны, красны, красны

и солоны! А рядом кто-то рыщет

с обломком острым и кого-то ищет.

И мир летит по черному лучу.

И красный ветер над снегами свищет.

ПЕСЕНКА

Спи, мой старший, мед и горечь

трав степных, измятых в полночь.

Спи, мой младший, море в зыбке,

нотка пятая в октаве.

За далекими садами,

где дороги бесконечны,

где на каждого солдата

каждый первый - генерал,

полигонов нет в помине,

и убитых нет в помине,

да, никто их не видал!

Там для мальчиков стрекозы -

реактивные, конечно.

Там для мальчиков машины -

вездеходы все подряд.

Там придумаю я песню,

мы споем ее все вместе,

будет в ней не понарошку

добрый мир, в котором есть

каша с мясом, булка с маслом,

мама с папой, сказка с бабой,

баба с дедом в орденах.

***

А. Политковской

А я выбираю Россию –

из тысячи тысяч побед.

Поражений вехи косые.

Ожиданье разлуки и бед.

Огромна. Больная, как совесть.

Святая, как отчий дом.

Зачем домовиной в полмира

окружила со всех сторон

собратьев по вере и боли?

И песням, не спетым уже...

Какою неправедной долей

одаришь на вираже

своих скоростей невозможных,

возможных обвалов и бед?

Какую напишешь вновь повесть,

«ВременнЫх» или врЕменных лет?

И вскроешь какие пороки?

А тайны засветишь потом,

когда обещаньем надежды

пройдешься, как острым серпом.

Но я выбираю Россию.

Беспутство её дорог.

По ним прошли люди лихие.

И ушёл удивленный Бог.

***

Г.Б.Фёдорову

Там, в бухте Херсонеса, туман веков клубится.

В нем память парусов, и пепельные лица,

и колокол глухой, как страж без языка.

В нем обезглавлен храм, но служба вечно длится...

Чтоб греческий туман горча густел и лился

на чернь чеканных волн, на желтый сахар скал,

и чтоб усталый пульс опять, как прежде, бился,

а город, словно путник, раскинув руки спал, -

там вечность смотрит в нас. И молча ждут века.

А мы копаем вглубь. И смотрим в облака.

АКРОБАТ

1.

Люблю любовь. Мне ничего не поздно.

В моих стихах отныне и для всех

осеннее предчувствие мороза,

прозрачный взгляд и беззаботный смех –

я акробат октябрьских листопадов.

Вокруг печалью полнятся пруды.

Я… дотяну до первых снегопадов.

До кромки подмерзающей воды.

2.

…ореховый, отважный кулачок.

Раздавленная хрупкая скорлупка.

Словесный запоздалый пустячок.

Избитая спасающая шутка.

Не говори. Не говори со мной

о том, что будет, о потом, о дальше…

Я только весточка. Я только паучок

на безымянном, без колечка, пальце.

ВСЯКОГО БОГ ХРАНИТ

Словно историй нарыв – из глубины времен,

я возвращений жду каждого в свой район,

где места миру нет, нет – красоте...

Рядом - не узнан никто, ибо – не те...

Ответишь ли, что за стих, и почему звук стих?

Кто запустил движок того, кто стирает блог,

книгами кормит костры... Лезвия чьи остры?

И по кому рыдал маленький детский бог?

Это за что в висок ввинчен земной виток?

Всё. Ничего не жаль, было – прошло.

Это небес скрижаль – перекорёжило.

Что я смогу сказать – рот закушен навек.

Дольше побудь живым, тёплый ко мне человек.

Здесь, высоко в снегах – благостно и светло.

Здесь претворяют прах в чистое вещество.

Слушаю день и ночь голос людских щедрот.

Как я скажу про то, что поняла не вдруг:

не передаст никто свой спасательный круг.

Не продышать, нет сил – в светлое завтра окно.

Ведь не увидеть свет, если в глазах темно.

Как не коснуться листа, если бежит строка…

Если уста к словам, что к поводку рука…

Память дана тому, кто опрокинуть смог

мир в себе и войну – в холода млечный слог.

А разжавши уста, кто кому повелит?

Произнесёт не всяк - Всякого Бог хранит…

ТАЙНОЕ ВСЛУХ

Взгляда случайный всплеск.

Памяти россыпи.

Выделил трижды из всех.

Полноте, Господи!

Я ничего не приму

в линиях рук.

Освободил бы меня -

тайное вслух.

Вслух о себе,

судьбе,

вслух о любви.

Ты пощади меня, Бог,

вслух о Тебе.

Вижу стрелу дорог.

Вижу полет.

Слышу, как трижды -

и вновь

весть подает.

Я подойду к Нему,

горько припав

к теплой и жесткой руке,

пряной от трав.

Но не поможет Он.

А разве б смог?

Ведь одной крови мы -

я и Бог.

***

На все вопросы один ответ:

не грусти. Не свисти. Не кури сигарет.

Без фильтра курю, как зэк в уголке,

библейские тексты сжимая в руке.

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Когда, сама себя преодолев,

Вдаль уходила февралём тревожным,

я задыхалась, воздух молодел,

А горизонт был бронзовым и грозным.

За горизонтом новая земля

Меня встречала голубым и белым.

И я горела, глядя на поля,

Покрытые древесным пухом зрелым.

Мне стало пусто, гулко, странно всё.

Всё стало беспросветное, чужое.

А голос говорил – теперь твоё.

Теперь моё?

А кто же я такое – здесь,

Где ничем не пахнут облака,

Где каждый встречный –

Пустотой в квартире.

К себе жестокая карателя рука –

К тебе за что?

Мне тесно в этом мире

От белизны и от голубизны.

Всего две краски окружили плотно.

Я плачу?

Нет… Я шепотом кричу.

К себе кричу, кричу бесповоротно,

Что всё давно уже «по февралю».

Люблю. Люблю. И, значит, потеряю.

Весь мир зачищен. Солнце догорает.

Из одиночества - к себе я говорю,

Из одиночества, где прошлое не тает.

Где только ледяная пустота.

…там крестики нательные летают…

Следит за ними вечная Пьета.

Как высоко…

Нам взгляда не хватает.

***

Вот и все.

Тамбур. Окна. Колеса.

Взгляд цепляется за дымки.

И звенят звонки.

И вагон трясется.

И ругаются проводники.

Все вокзалы ступенькой кончаются.

Поезда несутся, качаются,

и качаются вслед мосты.

Я увижу кусты и деревья,

и поля, и опять кусты.

Побегут поземки к деревням,

словно псы, поджимая хвосты…