Бой с тенью

Опера композитора-тираноборца протестует против общественной деспотии и воспевает частное самопожертвование. В полном названии есть слова «супружеская любовь», а действие происходит в тюрьме. Там томится либерал Флорестан, брошенный в застенки потому, что боролся с реакцией и несправедливостью. Чтобы спасти героя, его жена Леонора переодевается в мужском платье, берет имя Фиделио и устраивается помощником тюремщика. Преодолев ухаживания дочери тюремщика, принявшей, как и все, нового сотрудника за юношу, героиня преодолевает и ужас своего положения. Она вынуждена копать могилу собственному мужу: его хочет тайно убить подлец-губернатор, который и засадил Флорестана. С криком «прежде убей меня!» Леонора заслоняет узника, на которого бросаются с ножом. Бетховен был неисправимым оптимистом, и в его опере романтически торжествует справедливость: в последний момент хороших людей спасает (а плохих карает) внезапно прибывший министр, и народ во дворе тюрьмы славит героизм Леоноры.

Единственная опера композитора, впервые поставленная в 1805 году, на премьере успеха не имела, и автор впоследствии ее перерабатывал. В глубине души Бетховен предпочитал первую версию. И не только он, но многие меломаны с музыковедами считают «Леонору» самой лучшей версией партитуры, хотя и самой длинной. Такого же мнения придерживается Геннадий Рождественский, по чьей инициативе Камерный театр поставил Бетховена. Музыка, конечно, чудесная, и дирижер искусно выявил ее особенности – прежде всего неистовые мелодические контрасты, с неторопливо начинающейся увертюры, на полдороге взрывающейся экспрессией. От моцартовских интонаций и сентиментального комизма начальных сцен (с влюбленно-настойчивой дочкой тюремщика и смущением Фиделио) к страстям героини, где она колеблется от горя к надежде (труднейшая ария Леоноры удалась Татьяне Федотовой). От соло Флорестана, изнуренного, но несгибаемого, и тоскливого хора узников, радующихся солнечному лучу, к зловещей «арии мести», которую с фюреровской истерикой поет губернатор. И ликующий финальный хор, где, как в знаменитой Девятой симфонии, Бетховен словно дает возможность «обняться миллионам».

Режиссер Михаил Кисляров – в отличие от Бетховена – историческим оптимизмом, судя по спектаклю, не обременен. Его постановка обличает произвол вообще, во все времена. Тюрьма на сцене – вовсе не старинная, это современные лязгающие металлические конструкции с лестницами и «подземельями», хотя дочка тюремщика носит платье конца XIX века. Тюремщик носит короткие кюлоты, но охрана одета в современные мундиры и вооружена автоматами, солдаты воруют тушенку в банках и мутузят узников ногами, в фонограмме лают овчарки, а губернатор в условно-полувоенном костюме, чтобы режиссерская идея всеобщности зла прочитывалась совсем ясно, быстро меняет головные уборы. После треуголки Наполеона (в котором Бетховен, симпатизировавший революционному французскому полководцу, решительно разочаровался, когда Бонапарт объявил себя императором) появятся нацистская и сталинская фуражки и головной убор Муссолини.

В решающий момент губернатор с возгласом «что ж я, бабы испугаюсь?» вонзает нож в живот Леоноре, а она – от болевого шока, надо пролагать – случайно разряжает пистолет в мужа. Дальнейшая большая сцена (с торжеством справедливости и радостным народом) происходит не на земле, а в небесах. Танцующие фигуры покойных Леоноры и Флористана тенями и призраками соединяются на фоне вечно бегущих облаков. Доброго министра по имени Фернандо в спектакле вообще нет, есть Фернандо – бывший зэк, и вся показанная история – плод его тяжелых воспоминаний. Он же возглавляет возникающий суд истории, и на этом небесном суде присутствует толпа теней – обличающие тирана и восхваляющие добро люди в белом, в костюмах всех времен и народов. Реальность и мираж переплетаются, политическая драма обретает мистический смысл, и неясно, то ли тюремщики погибнут в пламени революционного мщения, то ли, как написано в программке, они «ответят перед Всевышним». В любом случае хэппи-энд отменен, поскольку, гласит концепция Кислярова, на земле справедливости нет и быть не может. Что ж, история дает к тому основания.