Posted 13 октября 2010,, 20:00

Published 13 октября 2010,, 20:00

Modified 8 марта, 06:30

Updated 8 марта, 06:30

Судьбы трех сестер

Судьбы трех сестер

13 октября 2010, 20:00
В ХХ веке главной пьесой был шекспировский «Гамлет» (Мейерхольд острил, что на его могиле придется написать: «Здесь лежит актер и режиссер, не сыгравший и не поставивший «Гамлета»). На сломе тысячелетий, похоже, режиссерской пьесой-мечтой стали чеховские «Три сестры». Премьера Льва Додина в Малом драматическом театре в

Долгий, растянувшийся на десятилетия диалог с Чеховым (Лев Додин ставил «Вишневый сад», «Пьесу без названия», «Чайку», «Дядю Ваню»), похоже, подошел к своему финалу-кульминации. Когда-то Иосиф Бродский дал свое определение любви: «покуда я был с тобою, я видел все вещи в профиль». Главное потрясение от встречи с новыми «Тремя сестрами» – незнакомый ракурс знакомого мира. Дом Прозоровых увиден в спектакле МДТ с тем чувством кровного родства, но и отдаляющей исторической дистанции, с каким было увидено Пекашино в «Братьях и сестрах».

Офицерские мундиры, шинели, фуражки (для подготовки спектакля приглашен специальный военный консультант). Тяжелые дамские шубы и пальто, отороченные каракулем (в чемодане на антресолях родительского дома хранилось такое прабабушкино пальто). Смешные шляпки. Негнущиеся платья. Усы и бороды мужчин. Гладко убранные женские головки. Часы вызванивают мелодию популярной французской шансонетки Tha та rа boum die! Ее русский вариант напевает Чебутыкин: «Тарара…бум…бия, сижу на тумбе я, и горько плачу я, что мало значу я...»

Выстроенный сценографом Александром Боровским фасад дома Прозоровых то бесшумно наезжает на авансцену, то плавно скользит назад в глубину. В пустых окнах, как в рамах, застывают персонажи спектакля, вглядываясь в темноту.

Дом прозрачен – все как на ладони. Сестры с помертвевшими лицами наблюдают за брачной декларацией смешного толстяка-мальчишки Андрея (Александр Быковский). Наташа (Екатерина Клеопина) слышит все шпильки и гадости, которые говорятся в ее адрес. Преданный муж Кулыгин (Сергей Власов) то и дело наталкивается на обожаемую Машу (Елена Калинина) в жарких объятиях подполковника Вершинина (Петр Семак).

Чистая кантилена чувств то и дело рвется от грубых прикосновений шершавой жизни. Цельная, чистая Ирина (одна из лучших работ Елизаветы Боярской) в крепких объятиях Соленого (Игорь Черневич) вдруг испытывает минуту чувственного опьянения, а потом раненым животным стонет: «В Москву, в Москву, в Москву», – ненавидя и себя, и его. Привкус стыда за «счастье урывочками» мучает и великолепного Вершинина, и измученную Машу. Беспрерывное самоедство отравляет душу доктора Чебутыкина (Александр Завьялов): кажется, вы физически ощущаете, как ворочаются в его мозгу тяжелые отравленные мысли...

Для Чехова счастливый человек – всегда морально подозрителен. Среди персонажей «Трех сестер» себя счастливицей называет только старуха нянька (Татьяна Щуко), предовольная своей казенной комнаткой с казенной кроваткой… И жалкость этого крошечного счастья сливалась с надсадной тоской и болью, звучащими в каждом из персонажей (пожалуй, впервые так ясно звучит достоевский «надрыв» в чеховских героях).

В истории «Трех сестер», как она прожита в МДТ, нет виноватых и нет победителей. Волоокая Наташа мается в пустоте, безуспешно пытаясь заполнить ее хотя бы самоутверждением хозяйки дома. Трет плохо работающее сердце Андрей. Мертвенно- бледно под каракулевой шапочкой лицо Ольги – Ирина Тычинина играет историю ссыхающейся от невостребованности нежной души с редким соединением бесстрашия и благородства.

Над домом Прозоровых сгущаются сумерки. Каждый полон своей тревогой, отчаянием, предчувствиями... И расставания – одно за другим – все отчаяннее и опустошительнее... Прижав к себе Машу, Вершинин шепчет ей и себе что-то необязательное, ненужное и отдает любимую женщину прямо в руки постылого мужа... Безнадежно вглядываясь в Ирину, просит сказать ему хоть «что-нибудь» знающий о своей обреченности Тузенбах (Сергей Курышев)...

В 1922 году Станиславский писал Немировичу-Данченко о том, что «Три сестры» Чехова устарели, что после революции и Гражданской войны конфузно играть, что офицер уходит, а его дама остается. На сломе тысячелетий, в пору эсхатологического ожидания не то третьей мировой войны, не то экологической катастрофы, – мы, похоже, заново открываем для себя ужас одинокого человека, безнадежно вопрошающего молчащие небеса: «если бы знать… если бы знать…»

"