Любившая купаться в жемчугах

Младшая сестра Мирры Лохвицкой (очерк о ней см. в «НИ» от 7.10.05), пережившая ее почти на полвека. Из них последние 33 года пришлись на эмиграцию.Первое, весьма незамысловатое стихотворение «Мне снился сон, безумный и прекрасный…» напечатала только в 1901 году, в 29-летнем возрасте, хотя и сама она, и другая ее сестра, Елена, писали стихи еще в гимназии. Но, показывая их знакомым, просили ничего не говорить об этом Мирре, пока та не «станет уже знаменитой и, наконец, умрет». Отношения у младших сестер со старшей были далеко не безоблачными.

Благосостояние семьи обеспечивалось отцом, издателем и редактором «Судебного вестника», модным адвокатом и профессором криминалистики, который умер, когда Надежде было всего 12 лет. О быте и нравах начинающей поэтессы, выпавшей из семейного гнезда, вспоминала переводчица и драматург Татьяна Щепкина-Куперник:

«Она жила где-то на Лиговке, в более чем скромных меблированных комнатах «у гречанки». В ее комнатушке стоял диван, из которого вылезали конский волос и мочало, на столе шипел плохо вычищенный самовар и лежали в бумаге сыр, масло и колбаса – по-студенчески. Сама хозяйка в красном бумазейном капоте, с короткими рукавами, открывающими очень красивые руки, полулежала на диване, у ног ее в позе Гамлета лежал влюбленный в нее молодой критик. Она закинула руки на голову и сквозь зубы процедила замирающим тоном: «Я люблю купаться в жемчугах».

Я помню, как меня поразило несоответствие обстановки и слов. Она даже не подумала сказать «мне хотелось бы» или «я любила бы», вообще употребить условное наклонение: она наивно и просто заявила, что она любит купаться в жемчугах… Я могла только позавидовать силе ее воображения…»

О своем странном псевдониме Тэффи рассказывала, будто образован он от прозвища одного везучего дурака в надежде отхватить чуток его дурацкого счастья. Звали дурака Степан, а домашние называли Стеффи. Отбросив одну букву и заменив другую, она действительно не прогадала. И уже благодаря ей появились духи «Тэффи», и шоколадные конфеты «Тэффи», и даже какой-то редкостный моллюск получил это необыкновенное имя. Правда, самой же Тэффи пришлось оговориться, что в сказках Киплинга маленькую неандертальскую девочку, чье полное имя «Девочка-которую-нужно-хорошенько-отшлепать-за-то-что-она-такая-шалунья», родители ласково называют Тэффи. А французское завещание, найденное в бумагах покойной, начиналось словами: «Я, нижеподписавшаяся Надежда Тэффи, вдова Дмитрия Тэффи…» Не случайно она любила повторять в самых трудных обстоятельствах: «Надо уметь жить играя…» И от игры не отказывалась даже в мимолетных разговорах. Так, по словам Ирины Одоевцевой, одалживая книги (а читала Тэффи очень много), она успокаивала владельцев: «Не бойтесь, верну. Чужого мужа могу украсть, сознаюсь. Книгу – никогда». А было ей в это время ровно семьдесят.

За девять лет до смерти Тэффи поэт, переводчик и критик Михаил Цетлин напечатал в нью-йоркском «Новом журнале» ее некролог, основываясь на слухах, дошедших из оккупированного Парижа. «Очень любопытно почитать, – заметила Тэффи, узнав об этом. – Может быть, такой плохой, что и умирать не стоит…» И еще она сказала тогда: «По всем понятиям – по возрасту… по болезни неизлечимой – я непременно должна скоро умереть. Но я никогда не делала того, что должна».

До эмиграции у Тэффи вышел единственный стихотворный сборник «Семь огней» (1910). В сущности, за одно и то же его резко осудил Валерий Брюсов: «Если угодно, в стихах Тэффи много красивого, красочного, эффектного, но это – красота дорогих косметик, красивость десятой копии, эффекты ловкого режиссера» и – сочувственно оценил Николай Гумилев: «В стихах Тэффи радует больше всего их литературность в лучшем смысле слова». Позже Александр Вертинский нашел в лирике Тэффи то, что чувствовал сам, включив в свой репертуар ее стихи: «К мысу радости, к скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц – Всё равно – где бы мы ни причалили, Не поднять мне тяжелых ресниц…»

И всё же как поэт Тэффи смогла выговориться не столько в лирических, сколько в иронических и даже саркастических стихах, до сих пор не потерявших своей свежести:

Алчен век матерьялизма –
По заветам дарвинизма
Все борьбу ведут.

Говорят, что без рекламы
Даже в царстве Далай-ламы
Не продашь свой труд.

Врач свой адрес шлет в газеты,
И на выставку портреты –
Молодой поэт.

Из писателей, кто прыткий,
Вместе с Горьким на открытке
Сняться норовит.

И мечтает примадонна:
«Проиграть ли беспардонно
Золото и медь,
Отравиться ли арбузом,
Или в плен попасть к хунхузам,
Чтобы прогреметь?..»

Весной 1905 года Тэффи написала аллегорическое стихотворение «Пчелки» («Мы бедные пчелки, работницы-пчелки! И ночью и днем всё мелькают иголки В измученных наших руках!»), которое кто-то отослал Ленину в Женеву, и оно появилось там, в газете «Вперед», правда, под заглавием «Знамя свободы». А осенью, когда в Петербурге стала выходить первая легальная большевистская газета «Новая жизнь», было перепечатано здесь уже под собственным заглавием. В «Новой жизни» опубликовано и язвительное стихотворение «Патрон и патроны» о закате карьеры петербургского генерал-губернатора Трепова. Это он отдал войскам, направленным против восставших рабочих, свирепый приказ: «Патронов не жалеть, холостых залпов не давать».

В эмиграции вышли еще две крошечные книжицы стихов Тэффи. Обе – в Берлине в 1923 году: «Passiflora» и «Шамрам: Песни Востока». Но ни очевидное влияние Ахматовой, ни лукавые восточные стилизации не сделали эти сборники поэтическим событием. И вообще не с поэзией, а с прозой связана известность, более того – слава Тэффи. Она постоянная сотрудница журнала «Сатирикон» и газеты «Русское слово». То, с чем она выступала регулярно, называлось тогда фельетонами. На самом деле это были статьи свободного содержания, то, что теперь мы отнесли бы скорее к жанру эссеистики. Правда, в начале работы в «Русском слове» ее пытались засадить за «злободневные» фельетоны. Но редактор, сам «король фельетона», Влас Дорошевич взял Тэффи под защиту: «Оставьте ее в покое. Пусть пишет, о чем хочет и как хочет, – и прибавил: – Нельзя на арабском коне воду возить».

Начиная с 1910 года книги юмористических рассказов Тэффи выходили по одной-две в год. «Кто не знал и не повторял ее словечек? – писал в преждевременном «некрологе» Михаил Цетлин. – Кто не помнит, как во время первой войны, когда не хватало мяса и ели конину, кухарка в ее фельетоне анонсировала обед словами: «Барыня, лошади поданы!». Сама Тэффи так объяснила истоки своего юмора: «Каждый мой смешной рассказ в сущности маленькая трагедия, юмористически повернутая». По многочисленным признаниям, в эмиграции именно этот счастливый дар Тэффи часто скрашивал жизнь доведенным до отчаяния соотечественникам.

На протяжении полутора лет, с конца 1928 года, в парижской газете «Возрождение» печатались «Воспоминания» Тэффи о ее отъезде из Петрограда и Москвы в Киев, далее в Одессу, Новороссийск… Казалось, от революции в провинцию и на время. Оказалось, в эмиграцию и навсегда. Леденящим ужасом веет от рассказов об этом путешествии вниз по карте бывшей Российской империи, где представители новой власти неотличимы от бандитов, – несмотря на благополучный исход бегства для самой Тэффи и терапевтический характер ее прозы. Вот образчик этого мемуарного письма: «Везде может жить человек, и я сама видела, как смертник, которого матросы тащили на лед расстреливать, перепрыгивал через лужи, чтобы не промочить ноги, и поднимал воротник, закрывая грудь от ветра. Эти несколько шагов своей жизни инстинктивно стремился он пройти с наибольшим комфортом».

Вскоре после победы в Отечественной войне советские эмиссары усиленно зазывали в СССР русских эмигрантов. Ответом Тэффи стал короткий рассказ: «Знаете, милые мои друзья, вспоминается мне последнее время, проведенное в России. Было это в Пятигорске. Въезжаю я в город и вижу через всю дорогу огромный плакат: «Добро пожаловать в первую советскую здравницу!» Плакат держится на двух столбах, на которых качаются два повешенных. Вот теперь я и боюсь, что при въезде в СССР я увижу плакат с надписью «Добро пожаловать, товарищ Тэффи», а на столбах, его поддерживающих, будут висеть Зощенко и Анна Ахматова».

А Тэффи была у нас модница
и тайная греховодница.
Один из грехов был стихи.
Была от духов ароматнейшая
и шляпы носила громаднейшие,
по замыслу бесподобные,
но очень в такси неудобные,
как райские лопухи.

Была она вся элегантная,
высмеивательница галантная,
но не издевательница –
спасательница-писательница.
Спасла она юмор не нации,
но все-таки эмиграции,
чтоб та не теряла лица.

Не стала насмешницей хающей
и краешком шляпы слегка
щекочуще,
благоухающе
задела нас издалека…

Евгений ЕВТУШЕНКО