Демоны из папье-маше

Если где-нибудь в метро к вам подсядет человек и с длинными паузами начнет объяснять про лермонтовский «Маскарад», что это «Пьеса – Апокалипсис… Арбенин и Нина – единственные носители и хранители Любви (с большой буквы, разумеется). От них должен возродиться человеческий Род (с большой буквы, разумеется)», а далее поведает, что «Завет Арбенина с Богом осуществляется через Нину…», вы поспешите выйти на соседней станции, слегка опасаясь за свой рассудок или кошелек. Когда в кабинете Константина Райкина режиссер Владимир Агеев точно этими (весь текст взят из приложения к программке) словами излагал свою концепцию постановки «Маскарада», руководитель «Сатирикона» не рассмеялся, не убежал, а дал карт-бланш на постановку. Отдал большую сцену «Сатирикона», лучших своих актеров – Дениса Суханова и Максима Аверина, чтобы они, чередуясь, играли Арбенина и Казарина. А также любимую студентку – Глафиру Тарханову на роль Нины. И благословил на первое в истории правильное прочтение финала «Маскарада».

Сценограф Марина Филатова разделила сцену на собственно дольний мир, заставленный фигурами истуканов из серебристого папье-маше (они работают то столиками, то диванами и символически распадаются на две части в конце), и мир горний – задник, где растет мировое древо, то зеленеющее, то зловеще обугленное, где плавают невинные рыбы и за ними гоняется злобный крокодил. Оттуда-то появляется и дьявол-Неизвестный (его играют в очередь Георгий Сиятвинда и Владимир Большов). И именно там, в финале, просветленные Арбенин и Нина побегут куда-то на месте, символизируя примирение с Богом по-агеевски. Не поддержанные внятным режиссерским рисунком исполнители главных ролей возвращаются к собственным штампам. В Денисе Суханове – Арбенине вдруг просыпаются интонации и пластика его гордого петуха из «Шантеклера», а Глафира Тарханова играет в Нине прямое повторение Полиньки из «Доходного места».

Вышколенные актеры и актрисы «Сатирикона» честно изображают «дьявольскую свиту»: тут и полуголые дамы в масках, и господа в черном, распевающие лермонтовские строки на мотивы развеселых куплетов. Вся массовка честно периодически падает навзничь (видимо, от потрясения собственным злодейством). Иногда от избытка чувств персонажи начинают петь самые известные любовные арии мирового репертуара. А в самые патетические минуты вдруг начинают изображать марионеток на нитке невидимого кукловода. И если на сцене вместо мистической жути возникает развесистая театральная вампука, то это не их вина.

Больше всего тут виноват текст Лермонтова. Объемный, многосложный, с четкими психологическими мотивировками слов и поступков, с соединением музыки стиха и логики сюжета, текст категорически не насаживается на шампур режиссерской концепции. То проборматываемый, то скандируемый, то издевательски повторяющийся до полной потери смысла, лермонтовский текст легко взмывает над зрительным залом и рассказывает какую-то совсем другую историю. Более сложную, поэтичную и настоящую, чем та, что мы наблюдаем на сцене.