Город по понятиям

Сын швейцарского часовщика Шарль-Эдуард Жаннере (таково настоящее имя Ле Корбюзье) в довоенной Европе сформулировал и воплотил, казалось, два совершенно противоположных представления о том, что такое современная архитектура. С одной стороны, прагматизм. Чистая инженерия и точный математический расчет. Речь идет о прочерченной по линейке городской системе, о заданных стандартах для работы и отдыха, о геометрии небоскребов и абстракциях магистралей. В лучшем варианте – это знаменитый русский конструктивизм, в худшем – опять же наша хрущевская или панельная застройка. Вместе с тем, тот же Корбюзье стал провозвестником «архитектуры органических форм», одного из самых модных сегодня направлений. Это когда здания получают обтекаемые, природные и скульптурные формы. В конце же творческого пути наш герой и вовсе обратился к возрождению церковного зодчества.

Ле Корбюзье, при всем его влиянии на умы архитекторов ХХ века, был фигурой странной и до конца непонятой. Об этом свидетельствует и тот очевидный факт, что сам он себя архитектором не считал. Предпочитал называться plasticien. Обычно это словцо переводят как «скульптор». Но оно куда как шире – это и художник, который видит проект дома или района в виде изысканной скульптуры или картины, и дизайнер, сводящий экстерьер и интерьер в единое целое, и, наконец, поэт, выражающий свои чувства в архитектуре. Иными словами, Корбюзье претендовал на славу многосторонних титанов эпохи Возрождения.

На лиссабонской выставке как раз и подчеркнута эта универсальность художника. И, честно сказать, она не всегда идет на пользу Корбюзье. Так, из Парижа привезены его многочисленные абстрактные картины, которые явно не шедевры живописания, а только увлечения дилетанта. Зато по части теории освоения различных культур Корбюзье нет равных. В его проектах как-то сами собой уживаются восхищение алжирской керамикой и преклонение перед нью-йоркским мегаполисом, авангард парижской школы начала ХХ века и народное искусство Балкан, западный прагматизм и индуистская мифология. При том, что в жизни он всегда оставался адептом западных, буржуазных ценностей, это не мешало ему работать с режимами, которые эти ценности отрицали.

Если говорить о странностях творческой биографии Ле Корбюзье, по меньшей мере два момента вызывают удивление и недоумение. Во-первых, его неудавшийся роман со страной Советов. В лучших традициях конструктивизма он спроектировал здание Центросоюза на Мясницкой улице. Его захватила сама возможность создать офисное помещение для трех тысяч человек, сделав его своего рода идеальной моделью города-коммуны. Проект настолько «доработали» в Москве, что архитектор от него фактически отказался. Затем Корбюзье участвует в конкурсе на возведение Дворца съездов. И тут уже самый главный прокол – модернист не ощутил конъюнктуру: сталинская роскошь никак не уживалась с его прямоугольниками. В общем, российская столица при всей ее страсти к новизне не была готова продолжить модернистский эксперимент. К слову, та же ситуация с западными архитекторами почти зеркально повторяется сегодня: все они думают, что Москва – поле непаханое, а на поверку получают мощную стену традиций и обязательных условий.

Зато куда как больший простор уже после войны предложила Индия, где по примеру древних утопистов Корбюзье собирался построить свой идеальный город. В трехстах километрах от Дели в городе Чандигаре с 1952 по 1964 годон возводит здание администрации, жилые корпуса, общественные службы. В макете это выглядит как идеальная абстракция, чистой воды дома-кристаллы и супрематические скульптуры. Но рядом с макетом демонстрируют реальные сегодняшние картины этих мест. Обвитые лианами балконы и обвалившиеся стены превратили район в постиндустриальные джунгли. И тут уже по иронии возникло то, к чему исподволь стремился Корбюзье: холодная конструкция превращается в органический объект.