Лев Оборин: "Энтропия выходит замуж за время, у них не рождаются дети"

Лев Оборин родился в Москве 1987 г. Окончил РГГУ.Автор сборников: "Мауна-Кеа", ("самая высокая гора это вовсе не эвереста стоящая в океане мауна-кеа"), "Зелёный гребень", "Смерч позади леса", "Будьте первым, кому это понравится".Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Воздух", « Интерпоэзия», «Урал», переводы поэзии с английского и польского языков - в журналах «Воздух», «Новая Польша», «"Иностранная литература" .Стихи Льва Оборина переведены на польский, немецкий и латышский языки.

В февральский мороз, на заснеженных улочках Москвы, мне все никак не удавалось сориентироваться, привязать и сравнить вид окрестных строений и карту на смартфоне.

Я обратился к случайному прохожему:

- Подскажите, пожалуйста, как пройти к детскому книжному магазину “Маршак”?

- Вы на вечер Льва Оборина? - вопросом на вопрос ответил тот.

- Да, да!

- Следуйте за мной - я тоже туда тороплюсь, - сказал любитель поэзии.

Через два месяца, когда я шел на презентацию нового сборника Льва Оборина, возле выхода из Чеховского метро меня спросили:

- Вы не знаете, где тут "Культурный фонд "Нового мира"?

- На вечер Льва Оборина следуйте за мной, - сразу сказал я.

Так сама жизнь показала востребованность поэта.

Когда Лев Оборин читает стихи, ассоциативные лаги, возникающие в результате сочетания неожиданных, далеких, порой противоположных понятий, бесконечно велики.

Его образы и строчки, прежде чем долететь до слушателей, существуют и живут в пространстве.

Цель языка как явления - увеличение смысла и уменьшение энтропии в мире человеческих взаимоотношений. Однако -

"Энтропия выходит замуж за время, у них не рождаются дети.

Время везде рассылает своих термитов..."

На вечерах Оборина порой кажется, что поэзия отделяется от сознания и продолжается, длится - независимо ни от чего. Кажется, что Муза - в онлайновом режиме! - управляет поэтом:

Грянет в Люберцах державный оркестр "Любэ",

В Долгопрудном - "Дюна".

Предоставлено почетное право тебе

Ни о чем не думать.

Муза поэтического остроумия с заметками из энциклопеции китча - в зале всегда слышится веселый смех слушателей. Может быть, в этом и есть разгадка притягательности творчества Льва Оборина.

“ А наше дело ничего не стоит - писать, пером поскрипывать и все …" - напророчил когда-то Александр Межиров, так и получилось.

Стихи сейчас действительно ничего не стоят, продать их невозможно, гонораров нет, поэзия перестала быть товаром. Один из самых печатающихся сейчас поэтов, Лев Оборин, в своем интервью говорит:

“Для меня очень важно, что я пишу стихи. И по внутреннему моему отчету это у меня находится на первом месте. Книжечка, на презентации который мы с вами сейчас находимся, для меня очень значима тем, что она запечатлела состояния, в которых я её писал. Если же она еще кому-то нравится - меня это очень радует. Впрочем, писать можно и для одного себя, и ничего страшного в этом нет.

Кто остался в слове, чьи имена мы помним из тех 10 000 профессиональных поэтов, которые в советские времена были в одной только Москве?

Скорее мы помним имена тех, которые работали тогда со словом, и в никаких "союзах" не состояли.

В поэзии количество денег никоем образом не коррелирует с количеством потраченного времени и вложенного труда. Странные законы и размеры гонорарных выплат еще в недавние времена генерировали огромное количество людей, которые шли в поэзию именно за заработками.

Литература было очень важным составляющим тогдашней идеологической системы.

Государство хорошо окормляло сочинителей.

В ответ оно считала себя вправе предъявлять поэтам свои требования, и наказывать за их неисполнение.

Слава Богу, что и в той системе существовали талантливые люди - неприсобленцы.

И поэтому, для современной поэзии очень хорошо, что поэзия сейчас не приносит денег."

Презентация нового сборника и интервью с поэтом в "Культурном фонде “Нового мира”-

Поэты рождаются, являются в русской литературе. Это было в советскую эпоху, не прекращается и ныне. Так было и будет всегда, и этот литературный факт посильнее, чем все особенности того или иного исторического периода.

Мне же больше всего нравиться в поэзии Льва Оборина перцентуальная изысканность.

И вот стихи -

* * *

С аптечной стены наблюдают внимательно за тобой

Боярышник и подорожник, бессмертник и зверобой.

В детской больнице бодришься, но размышляешь о том,

Как на стене Лисица общается с Колобком.

Простые изображения. Плацебо и суррогат.

Но только глаза закроешь, они в темноте горят.

Меня вот не отпускают, как бы я ни хотел,

Ни Колобок с Лисицей, ни трава чистотел.

***

Темнот всего семь, и седьмая

шестую во сне обнимая,

мечтает о солнечном дне,

где тени становятся резче,

и взрыв происходит, и вещи

сливаются в общем огне.

Себя уподобив лавине,

там жители в пасть котловине

несутся с насиженных гор

(тела их как небо в прожилках)

и знают, что в мягких опилках

укрытый лежит физраствор.

Иные темноты как сестры,

у них сновидения пестры

и только бодрят кровоток,

их папа сотрудник таможни

он прячет продукты надежней,

чем может унюхать каток.

На звук их дыханья неясный

мы целим прибор инфракрасный,

отстроив по нужной волне –

и вот, созерцаем эриний,

лежащих на тонкой перине,

обнявших друг дружку во сне.

***

Не зациклено на себе

чудо зеркала на столбе:

добросовестно отражает выпуклую шеренгу

муравьев: мелкотоварный транспорт, белки-насосы,

обеспечение организма.

Ошеломленных четырьмя пятилетками секса работниц,

возвращающихся в объятия серого ворса.

Малозаметный осмос летучих голландцев,

ненужных,

знающих,

что игольные уши сегодня гуманны:

пропускают слабослышащих, слабовидящих, остроумных

вместе с верблюдами; вместе с запасом воды в горбах;

вместе с пряностями; вместе с нитями их историй:

Отражает шеренгу и бледный

с другой стороны караван,

направленные противоположно;

сообщает им в центре максимальный разнос.

Добросовестно искажает их параллельность.

***

Йон серебра в воде.

Сал блестит в бороде.

Рош колосится в поле.

Бер ворчит над колодой

с медом; вольному воля,

Ленин такой молодой.

Но, как тот самолет,

что ревнивца несет

к лестничным маршам неверной,

взгляды хотят перемены:

больше не будут безмерны,

станут применены.

Взгляд влетает в окно:

Тело за ним давно

в созидательных вихрях

доведено до бессилья

и трудовой свой выкрик

отдало стенам жилья.

Человек в темноте.

Огоньки на плите.

Ленины на рояле.

В чем лампадные свечи

красное растворяли, –

стало устьем печи.

***

но с точки зрения смолы

на свете есть еще углы

куда она не затекла

и где еще не угрожала нам

не наслаждалась криком жалобным

«смола, смола»

терновый куст, китайский шрифт

завод по выработке кривд

янтарный c клад — и рай земной

где голоса из-за дверей

летят среди оранжерей

«открой, открой»

***

Дно обнажается как храп на остановке

вы души не готовы к перековке

но вы умеете сквозь тягу повторить:

вам больше не до слез и не до шествий;

и в смертный час как Шварц или Дашевский

о птицах говорить

***

Заслужил ли я двойника

на холсте или в камне

или в чьих-то словах?

Если да,

станет ли он

частью удивительного,

камнем ландшафта

или плодотворным нулем?

20 ВЕК PAST

Ты выйдешь на кухню и в чайник нальешь воды.

Потом обожжешься и схватишься за волдырь.

Ты будешь стоять с неподвижным лицом у окна.

По радио скажут, что началась война.

Ты выключишь плитку необожженной рукой.

По радио скажут, что снова мир и покой.

Ты сядешь за чайный столик, убьешь комара,

Посмотришь в окно на антенны и флюгера,

И чашка от крепкого чая станет черна.

По радио скажут, что началась война.

Ты ясно себе представишь глаза людей,

В которые входит свет непонятных огней,

И жизнь перед ними проносится в виде ином,

В значении главном, неявном и коренном:

О эти чудесные трудности и бега,

Смешные невзгоды и милая маета!

Молочные реки, кисельные берега,

Цианистый калий, синильная кислота.

***

Я тебе не винт и не соринка

кровь моя не смазка и не ржа

место мне не жакт и не сорренто

и не острие ножа.

Что ты знаешь обо мне помимо

синих денег у меня в мошне

все ли это что необходимо

для решений обо мне?

Стыдно повторять такое – или

не прошел за этим век

или мы и книг не выносили

из родительских библиотек?

***

негоциантское судно меркурий

временем траченное и бурей

серое корпусом точно ртуть

алое флагом в порт голотурий

выгрузило и идет отдохнуть

слева причал где грузилась рыба

справа последний тупик транссиба

далее сшитые нитью гудка

два нерифмующихся изгиба

это заливы где тонет строка

***

Мы не жили при большом

театре и терроре

мы насажены на шомполы своих теорий

нам охота нагишом

в большое море

Мы не жили при большом

ни взрыве ни отскоке

мы не впитывали шум при сомме на вудстоке

палашом и бердышом

нас не кололи в боки

Скажи спасибо проводнику

если чего-то не понимаешь

пока не сказал ты не вовремя помираешь

скажи спасибо проводнику

Воде ли катушечному реле

девочке из паблик релейшн

совету старейшин отвесившему затрещин

(пусть будет не так тяжело в земле)

***

каталожник я и книжник

ты художник передвижник

спросишь чем стекло покрылось что в окне туманит сад плача от потери силы я отвечу конденсат!

то в ушах моих концлагерь

марширующих с бумаги

слов которые не имя тут себя я оборву я уже любуюсь ими улыбаюсь и живу

Бесстыдство

Теперь так мало греков в Ленинграде,

что мы сломали греческую церковь

Иосиф Бродский

Бесстыдство вызревает в темном масле.

Когда-то угловатые каменья

с зазубренными острыми краями

уже прошли беспамятное море,

ждут только окончательной обкатки.

Допустим, “враг народа” – так

уже не модно – зачеркнем же “враг”,

напишем – пусть – “национальный трикстер”.

Гугнивый Демосфен людей стыдится.

Он говорит, он учится бесстыдству.

Он проливает кровь! Он за щекою

Ворочает костлявые каменья,

Катает, точит голыши.

Один глотает на помин души.

***

Владимиру Непомнящему

он помнил когда появился штрих-код

старухи сельпо объявили бойкот

сказали сурово и дружно

бесовской еды нам не нужно

сидели на репе сушеных грибах

но скоро они им навязли в зубах

а снег завладел огородом —

в сельпо поплелись за штрих-кодом

***.

кто-то тянет руку

задает вопрос

вы знавали муку

но теперь срослось?

дурно людям в зале

думают беда

но товарищ сталин

отвечает да!

***.

Даниле Давыдову

у ксении были животные

хомяк и крыска

они были нечистоплотные

at all

соседи являли смирение

боялись риска

поскольку был папа у ксении

нацбол

***.

Александру Стесину

в толстых журналах

что за уют

в солнечных залах

путинку пьют

здесь обсуждались

пьесы врача:

«гемодиализ»

«желчь» и «моча»

***.

Виктору Качалину

ехала тамара в соловки

проходить педпрактику

детям говорить: большевики

гробили галактику

приезжает видит монастырь

упразднен решением

дети с ружьями и ржавый штырь

в качестве мишени им

***.

Ире Павловой

поезд имени лоренса стерна

груз везет из инты в арзамас

три вагона угля и цистерна

черноты недописанных фраз

удалой машинист-китаянка

что есть силы сигналит окрест

а в купейном вагоне гулянка

и проходят смотрины невест

***..

Екатерине Симоновой

как на улице воздвиженка

появилися слоны

вот вам кратенькая выжимка

третьей мировой войны

(круто говорить синтагмами:

«третьей мировой войны»!

скажешь этак между бабами —

все повально влюблены)

***.

вот школа злословия

вот ярмарка тщеславия

вот выщипал брови я

очки надел в оправе я

вот выросли брови... чу!

нос обагрило жжением

привет бунимовичу

и цельным выражениям

***.

Дане Курской

искал смарагды я в песочнице

но находил одни лишь яхонты

и подобревшие мешочницы

сказали мне совсем затрахан ты

и я отдал им самоцветами

свой долг печальный и таинственный

и стали вмиг они скелетами

и я остался страж единственный

***.

Елене Трууса

пусть карп савельевич мужается

когда увидится с врачом

сосуды у него сужаются

и все грозит параличом

а нефига ему у шурика

актрису было уводить

теперь расплата ждет мазурика

а кто подаст ему попить?

***.

Дарье Борисенко

храни меня мой талисман

смартфон с кристаллами сваровски

когда мне станет теннис мал

подай мне книгу н. островский

как закалялась сталь и я

пойду в хоккей с стальною маской

и шайба из небытия

влетит в назубник мой дамасской

***.

Лере Казаковой

мне сливы дедушка растил

компоту обучал подвальному

но я все продал и в роспил

отнес навальному, навальному

и укорили соловьи

и отвернулись насекомые

но я под сливой пью аи

и знаю дело велико мое

* * *

Я хочу родить ребенка

с разноцветными глазами,

в фиолетовой рубашке

и с улыбкой на лице.

Чтобы он что будет сил

говорил и говорил,

чтобы он везде ходил,

говорил и говорил.

Говорил бы самым верным

и тяжелым языком.

Как вода с песком.

Как песчаный влажный ком.

* * *

Все потерянные вещи где-то лежат.

Загляни в траву - это такой музей.

Это такой храм. Муравьи и жуки сторожат

Стеклышки от очков и щипчики для ногтей.

в крышке от газировки крестят детей

Перед неведомым, но хорошим броском

Надо лежать, как пропажа, навзничь или ничком.

что было сегодня горячий стакан держал

кипяток хореограф чаинок обжигал мастерством

стакан был стекло ложка была металл

память на автопилоте все обращала родством

Мама и папа, без вас я бы здесь не лежал.

Божья коровка ползет, сама себе невдомек.

Грудь выгибает травинка, как великий трубач.

Через пуговицу проклюнулся стебелек.

Вот один кузнечик другого предостерег.

В пересказе вся эта сцена смешна и груба.

Самолет летит высоко, через лес, на восток.

Это особый лес, горы елей, холмы осин.

cамолет распыляет над кладбищем керосин

отработанный керосин и летит и уже далек

* * *

О.В.

сам тебе постелю

дам тебе пастилу

включу тебе телевизор,

без дела стоящий в углу.

утром искать пойдем

гору и водоем

по пути от размытого к резкому

вымокнем под дождем.

даже в мертвый сезон

вывернутый, как зонт

здесь проживает небо

и не исчезает озон.

* * *

Прозрачнее стекла, доверчивей фаянса,

Отзывчивей фарфора, скромнее хрусталя -

Нестрогая зима на грани дисбаланса,

Сугробы по бокам и черная земля.

Влетают с ходу в лифт из-под прохлады солнца

Веселые пришельцы из племени людей,

Друг другу руки жмут, как старые знакомцы:

- Привет, Вениамин! - Салют, Варфоломей!

Еще не биться окнам, не разражаться грозам,

Художникам пока точить карандаши -

Деревья голы все, и небо с варикозом,

Но ничего, старушка, пляши еще, пляши.

* * *

Так вернешься из огня да в полымя - нет,

В теплый уголь сансары.

Как войдешь в любой пристанционный буфет -

Вот и хлеб, и фанфары.

Грянет в Люберцах державный оркестр "Любэ",

В Долгопрудном - "Дюна".

Предоставлено почетное право тебе

Ни о чем не думать.

Из-под снега лезет время, песок рыжеват,

Набухает почка.

Временами тебе хочется разжевать

Амнезию почвы,

И не будет тебе слов, выражений, тем,

Вместо них - присловья.

Можно будет тебе в гости ходить ни за чем -

Пожелать здоровья.

* * *

Ане Логвиновой

Все уже сказано.

Полно представлен весь мир

Золотом, ладаном, смирной.

Летчики пьют в военной столовой кефир

И улетают в Мирный.

Член партии "Ох" и член партии "Ах",

Юрист и электромеханик

По очереди в поезде держали в руках

Один подстаканник.

Одна студентка списывает про идиолект,

Другая про надпространственные кривые.

Но обе они под партой читают конспект

Впервые.

* * *

Энтропия выходит замуж за время, у них не рождаются дети.

Время везде рассылает своих термитов.

Даже сама эта мысль с наивностью превращается в горстку

вопросов разнокалиберного тщеславья:

первый ли я на земле, произнесший это?

Нет, успокойся. Вряд ли.

Человек не живет без железа в крови, но оно ржавеет,

как табличка с названием итальянского полустанка.

Странно, но никогда до этой самой минуты

я не говорил ничего, что так бы

шло вразрез с ощущением. Потому что я счастлив.

* * *

самая высокая гора это вовсе не эверест

а стоящая в океане мауна-кеа

американцы там строят макдоналдс на тысячу мест

а шведы строят икеа

но когда пустеют строительные леса

из кратера который недействующий и старый

выбирается как белка из колеса

смуглая девушка с гавайской гитарой

* * *

Солнце ползет по низинам, по замерзшим трясинам,

По горным вершинам, по стариковским морщинам.

Идет и заглядывает в ледяное озеро,

Высвечивает лягушек в анабиозе.

Ответ без вопроса. Ни для кого примета.

Нет ничего медленней скорости света.