Парадокс Иуды

То, что сценарист и режиссер весьма осмысленно преобразуют литературное произведение в экранное (а это бывает не так уж часто), ясно из первого же эпизода – в повести его нет, но он без лишних слов вводит зрителя в суть происходящего – в шахматной записи такие ходы сопровождаются восклицательными знаками. Воришка, покравшийся за бродячим проповедником и его спутниками, улучает момент и срезает у одного из них мошну с общей кассой. Его ловят и намереваются учинить самосуд, но Учитель неожиданно для всех повелевает отпустить похитителя, причем вместе с деньгами – раз тот решился на кражу, значит, ему они нужнее.

Тем самым начало фильма совпадает с логическим началом христианского учения, построенного путем переворачивания прежних моральных и поведенческих стереотипов. Так, согласно древнему императиву талиона, похожему на третий закон Ньютона и на правило симметричного ответа, наказание должно воспроизводить вред, причиненный преступлением: око за око, зуб за зуб, получил по правой щеке – врежь обидчику по левой. Человек, опрокинувший этот принцип, стал первым критиком Ветхого Завета и создал новую мораль.

Согласно фильму, но вразрез с повестью, Иуда был так поражен реакцией Иисуса на свой проступок, что присоединился к числу его последователей.

Выбор Алексея Шевченкова на роль андреевского Иуды настолько точен, что трудно представить на его месте другого актера (разве что Тима Рота), чей персонаж мог бы настолько соответствовать многочисленным эпитетам, которыми он награжден в повести: «рыжий и безобразный», «услужливый, льстивый и хитрый», «любопытный, лукавый и злой», «корыстолюбивый, коварный, наклонный к притворству и лжи». В то же время этот неприятный тип – единственный апостол с парадоксальным складом ума, способный творчески использовать полученные уроки и в этом напоминающий другого известного персонажа русской литературы – Павла Федоровича Смердякова, который ошарашил своего наставника вопросом: «Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?» И когда озлобленные жители иудейского селения хотят побить камнями Иисуса и учеников, один только Иуда находит способ выручить их – прикидывается юродивым, обстебывает товарищей вместе с собой и переводит гнев толпы в презрительный смех. А поскольку его речь была лишь пересказана, но не прописана Андреевым, Бенигсену пришлось поработать спичрайтером Иуды.

Сосредоточившись на Иуде, Богатырев уделяет заметно меньше времени Иисусу, но в те минуты, что он присутствует на экране, исполнитель его роли Андрей Барило передает обаяние личности и позволяет ощутить внутреннюю глубину своего героя. Еще более сдержанно и даже целомудренно, в быстром монтаже, показаны страсти Христовы: режиссер явно не хочет следовать натурализму Мела Гибсона, пусть даже у того была другая задача и своя правда. И хорошо, что ни в кадре, ни за кадром нет музыки: форсирование зрительских эмоций только испортило бы впечатление.

Попробуем теперь реконструировать парадоксальный ход мысли, который приводит героя к предательству. Если для толпы Учитель – всего лишь один из немалочисленных проповедников, и его голос слышен только на небольшом расстоянии поблизости от него, то выделить его может лишь нечто экстраординарное, массово-зрелищное. До массового теракта Иуда не додумался, да и порох тогда еще не был изобретен, но догадался до лучшего – употребить власть, чтобы она привлекла Христа к суду, приговорила и публично казнила. После чего пустить слух, будто покойный Учитель принес себя в жертву ради будущего торжества своего учения, и заодно пожертвовать собой, дабы не прослыть заурядным стукачом (вроде того, которого изобразил некоторое время спустя Булгаков), но дать повод для нетривиальных и граничащих с ересью умозаключений вроде андреевских. Нечего и говорить, что провокация удалась. Жаль только, что авторы не дополнили Андреева и не вывели на экран конкурирующих праведников, а также не прояснили, кем и как была подготовлена «массовка», оравшая Пилату: «Распни его!» Хотя можно допустить, что ярость была вызвана изгнанием торгующих из храма, которое было преподнесено той же властью как оскорбление чувств верующих.

Вообще, при просмотре фильма современные аллюзии возникают регулярно, хотя авторы вроде бы ничем их не стимулируют. Так что состязание между двумя типами экранизаций – теми, что оставляют фильм в том же времени, к которому относится действие первоисточника (как «Иуда»), и теми, которые переносят его в современность (как «Дубровский»), будет продолжаться. Но в случае двух этих картин победило искусство.