Опьяни мое сердце

Спектакль поставил известный немецкий режиссер Петер Штайн, которого наша публика больше знает по драматическим постановкам. «Аиду», как рассказал Штайн на пресс-конференции, он делать не собирался, да и дирижер спектакля Феликс Коробов огромной любви к сверхпопулярной опере не питал. Но когда творение Верди возникло в планах Музыкального театра и Штайн был приглашен на постановку, будущие соавторы встретились. И неожиданно нашли в партитуре симпатичные моменты.

«Аида», чье рождение датировано 1871 годом, была написана Верди по заказу правителя Египта: он желал с помпой отметить открытие Суэцкого канала. К созданию оперы привлекли профессиональных египтологов – ведь такая пропасть веков разверзлась! Как часто бывает в операх Верди, герои мечутся между чувством и долгом. Рабыня Аида страстно любит врага своей родины и тем, как она считает, предает Эфиопию, а Радамес, египетский полководец, должен выбрать между присягой фараону и чувством к смуглой иноземке. Люди в своей частной жизни, как всегда, непредсказуемы, лишь государственная машина во главе со жрецами (их называют «распорядителями смерти») ни в чем не сомневается, действуя холодно и формально. Постановщик, не заинтересовавшись ни древним антуражем, ни официальной расчетливостью, захотел сделать акцент на столкновении ритуала с живым чувством и на психологической противоречивости, обуревающей героев. Их личные переливы душевных переживаний так же, по словам Штайна, не вяжутся с традицией ставить «Аиду» в рамках исторического «реализма», как, по мнению дирижера Феликса Коробова, не вяжется с партитурой Верди привычка многих дирижеров акцентировать форте в ущерб многочисленным пиано. Тем не менее от радикальных решений Штайн тоже ушел, остановившись на чем-то среднем. Необязательно, считает он, переносить действие в современность, чтобы зрелище из эпохи фараонов стало актуальным, ведь у людей есть знания и память.

Правда, словесные декларации не дали внятного режиссерского высказывания. Мизансцены этой «Аиды» вызывают к жизни клише вроде «режиссер не стал мешать музыке». Ну, мешать не стал. А как помог? Это же не концертное исполнение оперы. Это спектакль, и хотелось бы увидеть, какие идеи возникли у режиссера по поводу партитуры и фабулы. Относительно «Аиды» в Музыкальном театре приходится сказать, что идей много, но не у режиссера, а у сценографа Фердинанда Вегербауэра. Да еще художник по свету Иоахим Барт поставил фантастическое освещение: оно идет как бы изнутри сцены, и эта совсем не бытовая, почти космическая загадочность дает эпизодам привкус интеллектуальной изысканности.

Точно так же, изысканно, отнесся к «Аиде» сценограф. Он отказался от традиции показывать крохотных людей на фоне гигантских пирамид, от цветов лотоса и статуй египетских богов. И сосредоточился на том, чтобы не подавить масштабностью историю человеческих отношений. Вегербауэр поместил действие в картинки, словно сошедшие со страниц утонченных (к счастью, не гламурных) журналов для богатых. Темные стены фараонова дворца со светлыми пустынными интерьерами внутри. Черный храм с белыми фигурами молящихся, и дым, обвивающий как абстрактную золотую скульптуру на постаменте (алтарь богов), так и атмосферу вечного, фатального, страшного постоянства. Ярко-синие парики прислужниц Амнерис, безуспешно пытающихся разогнать черную тоску принцессы. Черно-белое подземелье с извилистой, как судьба, лестницей, за его стенами, как предсказатель беды, поет невидимый хор. И нарядный золотой камень, на котором Амнерис вскрывает себе вены. Египтом в буквальном понимании здесь не пахнет, как и в красивых костюмах Наны Чекки, убегавшей от «покрытых пылью традиций» с помощью изысканной коллекции одежды по неким абстрактным старинным мотивам. Египетские мотивы тоже, конечно, используются, но как бы в отдаленном варианте. Любопытная деталь: учитывая, что наша публика нетерпелива и не привыкла к паузам для перемен декораций, создатели спектакля озаботились, как сделать так, чтобы при опускании занавеса многие не рванули в буфет. Для этого в строке бегущих титров каждый раз писали: «перемена декораций».

Дизайнерский сон сценографа об условных интерьерах расходится с «психологическим» театром в стиле «наивного реализма», который предлагает Штайн. Ну так и трактовка Коробова тоже далека от холодновато-прекрасного визуального ряда. Дирижер сделал ставку на открытую страстность, подчеркивая детали: и постепенно исчезающие «затихания», и эмоциональные «крещендо» он подавал с демонстративной мелодраматической значительностью. Такой поход, противореча сценографии, совпал с прямолинейностью режиссуры. Ведь у Штайна все узнаваемо с первой секунды: несчастная Аида (Анна Нечаева) так и сяк рыдает, Радамес (Нажмиддин Мавлянов) демонстрирует воинское и прочее мужество, Амнерис (Лариса Андреева) поет «опьяни мое сердце» с декоративным раздраем, а Амонасро (Антон Зараев) косолапо бродит, как и положено эфиопскому варвару. Учитывая, что к пению многих участников премьеры можно придраться, простить сценическую наивность хотелось лишь Нечаевой. Она не только сделала свою «девушку из третьего мира» донельзя органичной, но и спела Аиду без сучка и задоринки.