Раздавленный газетной поденщиной

Вслед за прадедом, дедом и отцом, купцом 3-й гильдии, Сергей Рыскин должен был стать владельцем ситценабивной фабрики в родном селе. Но отец разорился, продал то, что еще оставалось, и пошел наниматься в управляющие на чужую фабрику в селе Иванове (будущем Иванове-Вознесенске). Сергей учился в гимназии сначала на отлете, во Владимире, затем в Шуе, куда переехала семья, и учился хорошо. Но отец внезапно умер – и у сына случилось нервное расстройство. Оставив по болезни гимназию, подросток в нее уже не вернулся. Чтобы скорее встать на ноги, он предпочел записаться в железнодорожное училище в Коврове и, проучившись три года, был определен помощником машиниста на Московско-Нижегородскую железную дорогу. А жил уже в Москве, и на жизнь ему вполне хватало.

Но еще в гимназии, а затем и в училище стал пописывать, да не просто коротенькие стихи, а пространные поэмы, для начала взяв за образец великую некрасовскую эпопею. И даже заглавие ее попробовал приспособить к своему детищу. Получилось, правда, весьма косноязычно: «Кому вольготно, счастливо живется в одном не то селе, не то городе». Но в этом колебании между селом и городом содержался очевидный намек на город Иваново-Вознесенск, образованный не так давно, всего лишь в 1871 году, в результате слияния села Иванова и соседнего Вознесенского посада. И метил автор, в частности, в узнаваемых иваново-вознесенских фабрикантов, чье благополучие призрачно, ибо держится на обмане.

Начинающим стихотворцам нередко приходится годами обивать пороги неприступных редакций. А Рыскину несказанно повезло – отрывки из поэмы безвестного 18-летнего железнодорожника без проволочек приняли в печать. Не бог весть где – в литературно-юмористическом еженедельнике (с карикатурами) «Развлечение». Но ведь и А.П. Чехов начинал печататься в заведомо развлекательном журнале «Стрекоза». А в редакции столь же мало претендующего на серьезность журнала «Будильник» они вполне могли встретиться, потому что печатались там оба.

Ошеломленный неожиданным литературным успехом, Рыскин, не раздумывая, меняет кабину паровоза на кабинет секретаря редакции в еженедельном журнале «Русский сатирический листок». Затем переходит в ежедневную «Московскую газету», следом – в ежедневный «Московский листок». И наконец становится постоянным сотрудником, опять же, ежедневного «Русского листка».

А газета, особенно ежедневная, безжалостно выматывает своих сотрудников, требуя от них постоянной, полной и безусловной отдачи. Чтобы прокормиться и прокормить семью, Рыскин вываливает на ненасытные газетные полосы всё, на что способен: помимо стихотворных обличений, фольклорных переделок, куплетов и пародий, – юмористические рассказы, фельетоны, сценки… Но даже всего этого было мало. И он принимается за серию романов, повестей и очерков под общим названием «Разоблаченный раскол» и громоздит свои разоблачения день за днем, из номера в номер. Через четверть века после «Петербургских трущоб» Всеволода Крестовского Рыскин принимается за «Московские трущобы», выпуская на свои страницы и купцов, и мещан, и посадских, и перекатную голь. Иные публикации тянутся по полугоду и долее. И лишь затем выходят отдельными изданиями.

Чехов – сверстник Рыскина, а впервые напечатался только через год после него. Но Чехову удалось вынырнуть из журналистской поденщины, а Рыскин погрузился в нее навсегда. И ничего удивительного нет в том, что он скончался от той же чахотки, что и Антон Павлович, но за восемь лет до него, в тридцатипятилетнем возрасте.

Единственный стихотворный сборник Рыскина получил название «Первый шаг». Второго так и не последовало. И в этом первом и последнем сборнике соединены стихотворения лирические и сатирические, баллады и басни, легенды и сказки… А одно стихотворение покажется знакомым даже тем, кто и стихов не читает. Но лишь покажется, потому что, кроме двух первых строчек:

Живет моя зазноба в высоком терему;
В высокий этот терем нет ходу никому…
да еще одной, проходящей рефреном:
Была бы только ночка сегодня потемней!..

Всё здесь другое, чужое, непривычное. Но такова судьба многих песен, считающихся народными. Чтобы вырвавшиеся из-под авторского присмотра стихи «ушли в народ», то есть массово и стихийно запелись, их основательно обкатывают: сокращают, подправляют, а то и переписывают, переиначивают.

Романс о зазнобе-отраде, живущей в высоком терему, и о молодце-удальце, похищающем ее, первой запела «божественная», по слову Александра Блока, Варя Панина, знаменитая исполнительница цыганских песен, обладавшая сильным низким контральто. Это было в самом начале XX века – певица умерла в 1911 году, и уже Александр Куприн жаловался, что слышал ее только на пластинке, но и далеко не совершенная запись его покорила: «Заочно понимаю, какая громадная сила и красота таилась в этом глубоком, почти мужском голосе». Позже этот романс подхватили такие разные певцы, как Лидия Русланова и Вадим Козин, Тамара Церетели и Клавдия Шульженко… И сейчас он на слуху у всех.

Удалец


Живет моя зазноба в высоком терему;
В высокий этот терем нет ходу никому;
Но я нежданным гостем –
настанет только ночь –
К желанной во светлицу
пожаловать не прочь!..
Без шапки-невидимки
пройду я в гости к ней!..
Была бы только ночка
сегодня потемней!..

При тереме, я знаю,
есть сторож у крыльца,
Но он не остановит детину-удальца:
Короткая расправа с ним будет у меня –
Не скажет он ни слова,
отведав кистеня!…
Эх, мой кистень страшнее
десятка кистеней!..
Была бы только ночка
сегодня потемней!..

Войду тогда я смело
и быстро на крыльцо;
Забрякает у двери железное кольцо;
И выйдет мне навстречу,
и хилый, и седой,
Постылый муж зазнобы,
красотки молодой,
И он не загородит собой дороги к ней!..
Была бы только ночка
сегодня потемней!..

Войдет тогда к желанной лихая голова,
Промолвит: будь здорова,
красавица вдова!..
Бежим со мной скорее, бежим, моя краса,
Из терема-темницы в дремучие леса!..
Бежим – готова тройка
лихих моих коней!..
Была бы только ночка
сегодня потемней!..

Едва перед рассветом рассеется туман,
К товарищам с желанной
примчится атаман;
И будет пир горою тогда в густом лесу,
И удалец женою возьмет себе красу;
Он скажет: не увидишь
со мной ты черных дней!..
Была бы только ночка
сегодня потемней!..
1882

Живет моя отрада
Песенный вариант

Живет моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий
Нет ходу никому.

Я знаю, у красотки
Есть сторож у крыльца,
Но он не загородит
Дорогу молодца.

Войду я к милой в терем
И брошусь в ноги к ней…
Была бы только ночка
Сегодня потемней!

Потом лихие кони
Умчат нас в даль полей,
Подальше от погони,
Подальше от людей.

И будем жить мы с милой,
Не зная черных дней…
Была бы только ночка
Сегодня потемней!

А там с сынком иль дочкой
Жизнь станет веселей.
Была бы только ночка
Сегодня потемней!

Была бы только ночка,
Да ночка потемней,
Была бы только тройка,
Да тройка порезвей!

Счастливая страна

– Есть край: там люди, точно братья,
Живут в согласьи меж собой;
Там все богаты без изъятья,
Довольны все своей судьбой;
Там слово «зависть» неизвестно,
Там всё и нравственно и честно,
Там каждый ведает межу
Среди путей прямых и лживых…
– Где этот край людей счастливых?
– Постой, в конце о том скажу!..
Там нет суда и преступлений,
Там нет позорящей тюрьмы,
Там идеальнейших стремлений
Полны народные умы,
Там жить не могут ни минуты
Дельцы корыстные и плуты
С печатью вора на лице:
Туда дороги им закрыты…
– Где этот дивный край, скажи ты?
– Постой, скажу о том в конце!
Тебе друзья там не изменят
В годину горя и беды,
Там с беспристрастием оценят
Твои таланты и труды,
Там мысль и слово неподкупны,
Влиянью денег недоступны;
Там не отравлены сердца
Змеею гордости опасной…
– Скажи, где этот край прекрасный?
– Постой, дослушай до конца!..
Там нет губительных болезней,
Нет коновалов-докторов,
Там воздух всех лекарств полезней,
Там каждый силен и здоров,
Там всё устроено прекрасно;
Там можешь смело, безопасно
Любить, вступать в законный брак…
– Да где же край такой счастливый?
– Он есть, поверь мне, друг пытливый,
Но не найдешь его никак!..

<1888>

* * *