Чудище обло в свете софитов

В отличие от «государственников», которые воспринимают государство как позитивное целое, кинематографисты рассматривают отдельных представителей власти, имеющих дело еще с более отдельными представителями народа, и в этом представлении власть выглядит несколько иначе – не как заботливая мать, а скорее как злая мачеха.

В «Долгой счастливой жизни» местные чиновники, положившие глаз на землю, на которой расположено фермерское хозяйство, всеми доступными средствами пытаются согнать фермера с обжитого места и в конце концов доводят его до бессмысленного и беспощадного бунта – единственного, чем он может защитить свое достоинство после того, как его покидают товарищи.

В «Дубровском», который переносит пушкинскую историю в наши дни, к проискам исполнительной власти добавились происки судебной: богатый сосед, обидевшийся на бедного, при помощи нечистых на руку судейских чиновников и при содействии местного начальства разоряет несчастного и доводит его сына и работников до отчаянного бунта. Сюжет XIX столетия почти без натяжек вписался в реальность XXI века – от перестановки трех цифр ничего не изменилось.

Герой «Дурака» принадлежит к иному типу, чем герои двух предыдущих лент, – лично его никто не ущемлял. Парень-сантехник обнаруживает, что многоквартирный густонаселенный дом в любой момент может рухнуть и пытается добиться экстренного расселения, но нарывается на круговую поруку городских властей, угрожающую его собственной жизни, и еще на более опасную реакцию тех, кого он пытается спасти от беды. Фильм беспощаден вдвойне – не только к власть имущим, но и к подвластным.

В «Левиафане» беспощадная аналитика доведена до предела и перехлестывает через него: против владельца дома и маленькой автомастерской уже не только исполнительная и судебная власти, но также власть, с позволения сказать, духовная, задумавшая поставить храм на месте его жилища, и едва ли не сам господь, подвергающий его мучительным испытаниям со стороны чужих и близких – соседей, друга и жены. Причем без единого метра «позитива» и без единого «лучика надежды», к демонстрации которых призывают авторов многочисленные зрители и даже иные недопросвещенные киножурналисты, жаждущие узреть «свет в конце тоннеля». Кое-кто даже договорился до того, что обвинил авторов в очернении родины, антипатриотизме и безбожии, а международный успех фильма объяснили тем, что прогнивший Запад страшно обрадовался, когда Россию вымазали грязью. Хотя американцы увидели в «Левиафане» отзвук их собственного «случая Химейера», немцы – след «Михаэля Кольхааса» Клейста, китайцы – параллель с несколькими китайскими лентами, показавшими сходные конфликты; люди, читавшие Библию, – проекцию книги Иова. А те, кто ценит искусство кино, увидели непривычную эстетику, отличную от голливудской, согласно которой герою положено побить всех супостатов, от соцреалистической, где новый начальник обязан преодолеть сопротивление ретроградов и вывести завод в передовики производства, от неореалистической, где наряду с плохишами должны присутствовать простые хорошие люди, и от «чернушной», где мафия должна быть представлена как иррациональная сила, но в чем-то родственную эстетике экзистенциализма с его отчетливым взглядом и концепцией «свободы по ту сторону отчаяния». Да и Радищева не грех вспомнить.