Posted 13 января 2010,, 21:00
Published 13 января 2010,, 21:00
Modified 8 марта, 07:17
Updated 8 марта, 07:17
Триптих по Гоголю изначально обещали играть в три вечера, хотя создатели и настаивали на абсолютной автономности каждой части. Однако в результате – I, II и III часть играются отдельно. И, положа руку на сердце, можно сказать, что, посмотрев одну из частей, ты будешь иметь полное представление о двух других: один метод, одна команда. А разные по стилю повести Гоголя в смелой режиссерской интерпретации мало отличаются друг от друга.
Народные распевы мешаются с оперными ариями, старинные инструменты – с оркестровыми. Часть исполнителей поют в микрофон, часть без него. Много чисто ритмических сцен, где звучит хор а капелла, акустическое пространство создается притопом, присвистом, имитацией птичьих криков, лесных шорохов, струйных переливов реки.
Действие происходит в некоем условном хуторе в некие баснословные времена. На гоголевских хуторянах привезенные из этнографической экспедиции подлинные детали костюма – повойники, рубахи, головной убор невесты, – соседствуют с закатанными до колен трениками и шерстяными спортивными кофточками. Главный герой – бес-соблазнитель Басаврюк и вовсе является то в смокинге, то в одежде католического священника, то в простецком ватнике и треухе, но всякий раз с карманами, набитыми золотыми монетами. Этими монетами он сыплет направо и налево, швыряется ими, наполняет подставленные стаканы, кидает их на черенки лопат и в подставленные алюминиевые ведра.
Для Гоголя важно, что его хуторяне берут бесовские червонцы и бесовские подарки не столько из жадности, сколько из страха: «каждого проберет страх, когда нахмурит Басаврюк, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги Бог знает куда». В спектакле Панкова хуторяне куда более повадливы на звон монет. И настоящего противостояния христиан православных бесу-искусителю в спектакле решительно не получается ввиду нестойкости верующих. В минуту любви сшибают вокруг все кресты Пидорка с Петрусем. А уж наказание, которое суровый козак Коржа придумывает для своей некстати влюбившейся дочки никакому нехристю и не снилось. Бичуют бедную девушку веревками, как изуверы Спасителя (у Гоголя отец дочери и слова-то худого не говорит, ограничившись изгнанием полюбовника).
Впрочем, для Панкова собственно текст Гоголя – всегда лишь канва, по которой он вышивает узоры. А особенности авторского слова, юмора, да и сюжетные ходы режиссера решительно не интересуют.
После мелодраматического расставания влюбленных спектакль явно убыстряет ход, перейдя на сюжетную скороговорку. Зрители, знающие текст, еще могли опознать в сценических картинках и путешествие Петруся за кладом, и его встречу с ведьмой, и убийство героем невинного отрока – шестилетнего Ивася, брата Пидорки. Зрители, с текстом незнакомые, решительно недоумевали, откуда взялись детские плачущие голоса и почему это Петрусь так зверски глядит на распростертое перед ним женское тело. И откуда, собственно, взялся клад? И почему он так греховен? А потом столь же безуспешно пытались понять: что же именно пытается вспомнить благополучно женившийся на любимой девушке и смертельно затосковавший герой?
Гоголь закончил свою повесть прозрением и наказанием. От соблазненного детоубийцы Петруся осталась куча пепла. От бесовского золота – груда битых черепков. Высохшая и постаревшая его жена Пидорка, давши обет молчания, пошла богомолкою по монастырям. И даже шинок, куда хаживал Басаврюк, покинули и шинкарка, и все завсегдатаи. И долго еще отцу Афанасию пришлось кропить разные места в селе святой водою, изгоняя чертей.
Спектакль «Гоголь. Вечера. Часть III» обрывается на полуслове. «Вспомнил!» – вздыхает Петрусь, и на этом все завершается. Ни разоблачения беса, ни раскаяния, ни воздаяния.
Из повести Гоголя вынут ее главный нравственный стержень. И по сравнению с этой потерей: детскими шалостями кажутся и неотрегулированный звук «саундрамы» (звуки идут одновременно из гортаней певцов, из динамиков и отражением от стен), и болезненные децибелы, и скромный уровень мастерства команды.
Впрочем, как признается сам режиссер, пока для него главная задача не столько что-то сделать, сколько все попробовать. И кино, и драму, и мюзикл, и оперетту, и оперу. «Можно столько попробовать, что глаза разбегаются!» – говорит Владимир Панков. А при обилии возможностей и соблазнов главное – не оказаться в роли предприимчивого козака из анекдота: «Съесть не съем, но хоть понадкусаю».