Без эпилога…

Его смерть стала главным событием начала января. Даже сейчас, по прошествии одиннадцати дней, о нем и прежде всего о нем говорят и вспоминают… Человечество придумало массу измерительных систем: мы можем измерить длину и высоту, вес и скорость. Можем измерить среднестатистические потребности населения и просчитать скорость прироста рогатого скота где-нибудь в предгорьях Альп. Но пока так и не придумана шкала, позволяющая измерять прожитую жизнь. Может, в количестве преодоленных километров? Александр Абдулов проехал, пролетел, проплыл, проскакал и прошагал их тысячи, мотаясь по земному шару на гастролях, на съемках, сплавляясь по рекам и улетая отдыхать куда-нибудь за тридевять земель.

Американцы предлагают мерить жизнь счетом в банке. Абдулов много зарабатывал и много тратил (жадность считал самым отвратительным из пороков).

Жизнь можно мерить достижениями: сотни ролей, из которых с десяток стали народно любимыми. С 1974 года он вошел в обойму артистов, которых привычно называют «лицом страны». И в еще более узкий круг художников, которых любят. Почти тридцать пять лет он был героем-любовником для входивших в жизнь поколений. А зрители «Ленкома» всякий раз убеждались, каким прекрасным характерным актером был этот прекрасный принц.

Если считать, что жизнь мерится делом, то делом Александра Абдулова был, безусловно, его пожизненно любимый театр «Ленком». Он был не только «первым сюжетом» труппы. Не только опорной балкой возводимого Марком Захаровым театра-дома. Но и душой «Ленкома».

Не забыть его несчастного свата Менахема Мендла в «Поминальной молитве». Нервный тик, ворох каких-то кургузых одежек, под которыми в самых неподходящих местах в прорехах светится голое тело. Наконец, носовой платок, пришитый к карману веревочкой (каждое чихание становилось почти церемониальным действом). Фарсовая характерность только усиливала психологическую точность образа неунывающего еврея-неудачника, вечного ваньки-встаньки, спутника-тени еврейского короля Лира – молочника Тевье.

Сыграв Макмерфи, героя культового романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», Александр Абдулов создал образ человека, сумевшего остаться человеком в условиях, для этого решительно не подходящих. И только сейчас становится понятным дальнобойный смысл этой работы, ставшей для актера прощальной.

Стареющий плейбой оказывался обитателем психушки. «Как у вас тут чисто. Мне нравится», – протянет Макмерфи–Абдулов, озираясь по сторонам и, кажется, не очень понимая, насколько его мятые вельветки, грязноватая джинсовая куртка и серый, видавший виды рюкзак не вяжутся с ослепительной стерильностью пространства. Содержимое мешка он вытряхнул прямо на отдраенный пол, и мы могли детально все рассмотреть. Пара порножурналов, колода карт с сомнительными рисунками, пачка сигарет, свитер, коллекция женских трусиков (одни поднесет к носу: «Кэнди!»). В подтянутом седом плейбое вдруг промелькнул отсвет неотразимого принца нашего экрана и сцены. Правда, прежние романтические принцессы остались в жизненном рюкзаке героя «Затмения» только интимной деталью женского туалета, да ностальгическим: «Кэнди!» Но ведь было! Было!

Макмерфи–Абдулов втягивался в противостояние с больничными порядками как бы случайно, нехотя – вовсе не по убеждению, а потому, что иначе не выходит. Нормальный мужик не может промолчать, когда при нем кого-то унижают, не может не смеяться, когда смешно, не может подчиняться чему-то бессмысленному только потому, что здесь такие порядки. Мужская полноценность так или иначе присутствовала во всех героях Александра Абдулова (и именно она, а не романтическая внешность определила и обеспечила его амплуа героя-любовника). Абдулов точно передавал момент, когда его герою самому становится тошно от своей покладистости, от своего молчания, от своей трусости. И вот, бросив все благоразумие к черту, он кидается на санитара, который грубо обращается со стариком хроником... И странное недоумение вдруг возникает у зрителей: в этом картежнике, матерщиннике, бабнике, похабнике жило такое чувство собственного достоинства, которому и позавидовать не грех, и поучиться стоит.

Макмерфи уводили санитары, и заполненная людьми сцена вдруг казалась опустевшей…

Александр Абдулов сумел совместить безоглядность и надежность, щедрую разбросанность в увлечениях и сосредоточенность на любимом деле, жадный интерес к миру и привязанность к своему дому. Он был редким актером, которого любили: коллеги, режиссеры, зрители. Толпу желающих с ним проститься не вместили стены «Ленкома». Он ушел из жизни на взлете, не узнав скуки эпилога. Он оставил нам память о своих ролях и образ полноценного мужественного человека – Александра Абдулова.