Андрей Прошкин

– Фильмы про неблагополучных подростков – избранный вами творческий путь?

– Да нет. Просто предлагают такие сценарии. Одно время из меня буквально сделали специалиста по подростковой теме. Она мне, безусловно, интересна и близка, но, надеюсь, в дальнейшем не будет единственной. В сценариях и «Калашникова», и «Игр мотыльков» я нашел какие-то вещи, задевающие меня. Поэтому за эти темы и взялся. Обе мои картины о поиске человеком места в жизни и ощущения этой жизни. Обе говорят о выстраивании системы ценностей и отношений молодого человека с окружающим миром. Сейчас я собираюсь снимать совершенно другую картину, в более легком жанре с более благополучными персонажами. Хотя мне кажется, что внутренняя связь этой картины с предыдущими тоже присутствует. Она будет называться «Солдатский декамерон». Сценарий Геннадия Островского. «Декамерон» – не эротическое кино, а просто способ рассказа с множеством сюжетных линий, которые парадоксально переплетаются между собой. Такая история про жизнь военной части с комедийным уклоном.

– Из ваших картин следует, что система ценностей и ее выстраивание напрямую связаны с той средой, в которой обитают герои. И ваши герои не вырываются из своей среды, вязнут в ней. Вы уверены, что именно среда губит человека?

– Понимаете, здесь есть тема конфликта с окружающей средой. И из этой среды довольно трудно вырваться. Но мне кажется, что если из нее куда-то вырываться, то не в сторону и не вверх, а вглубь. В «Играх мотыльков» у всех молодых персонажей есть тема неудовлетворенности своей жизнью и ощущение того, что к каким-то изменениям приведет смена места. А в результате все они меняются, никуда не уезжая. Одна из важнейших для меня идей состоит в том, что воспринимать жизнь не как что-то занудное, рутинное и мучительное, а как мощный и полный процесс… такое изменение отношения к жизни происходит только внутри человека. И спасаться человек должен только сам.

– Честно говоря, мне трудно согласиться с тем, что герои ваших картин спасены...

– Соединять мои картины в две серии одного целого не правильно. Они в чем-то схожи, но все же они о разных вещах. Если говорить об «Играх мотыльков», то ее финал не обещает счастливого будущего. Эта картина – история взросления молодого, талантливого, неординарного человека. Мы намеренно сделали героя музыкантом, певцом. Потому у него иной подход к жизни, иной способ мировосприятия – когда чувствуешь больше кожей, чем голым разумом. И после случившейся с ним драмы он будет жизнь воспринимать по-другому. Я не думаю, что его жизнь будет светлее и радостнее, но она и не должна быть примитивно-легеньким процессом.

– Драма вашего героя вполне типическая – пройдя тюрьму, войну или другое тяжелое жизненное испытание, творческие люди утрачивают желание творить.

– Нет. Картина заканчивается песней героя. Мне кажется, что он вернется к творчеству. Только его песни будут уже другими и писаться будут не ради того, чтобы понравиться, победить, сделать карьеру, а из большой внутренней необходимости. Мне вообще кажется, что серьезное искусство вырастает из боли и крови. Это не значит, что человек должен посидеть в тюрьме, сходить на войну или потерять близких, чтобы дорасти до серьезного искусства. Нет, это вопрос самоощущения.

– В фильме звучат песни Сергея Шнурова – человека, который за короткий период из полного маргинала превратился в поп-звезду. Вам не кажется, что выбор Шнурова – слишком простое решение?

– У меня был шок, когда я понял, сколько кругом шнуровского. Я сам не очень близок к русскому року, попу и прочему, но мне кажется, что в песнях Сережи есть две вещи, которые были мне очень важны в этой картине, – это энергия, которой тесно в своей оболочке, бьющая наотмашь, и жизнелюбие. Шнуров сам крайне жизнелюбивый человек, который относится к жизни как к чему-то такому бурлящему, как к шампанскому. Он видит в жизни много тяжелых мрачноватых вещей, но понимает, что они напрямую связаны со светом – есть смерть, есть любовь.

– Режиссеры вашего возраста любят снимать кино про свое поколение...

– Видимо, я себя чувствую моложе, еще не вырос.

– Испытываете ли вы какие-то творческие затруднения, связанные с тем, что мир 17-летних для человека, которому 35, совершенно чужд?

– Мне эти герои интересны тем, что через 10–15 лет они станут костяком моей страны. Когда я был в возрасте моих героев, в стране было время слома, изменений, а потом наступила растерянность – никто не мог понять, что это за время, куда мы пришли, что есть «плохо» и что есть «хорошо». Именно с этой растерянностью был во многом связан и провал в русском кино в то время.

– То есть вы считаете, что проблемы подростков связаны с местом и временем, а не с возрастом и персональной биографией?

– Безусловно, есть масса вещей, связанных с возрастом, но они неразрывны со средой. У наших героев есть довольно серьезная проблема – это ослабевшие связи между людьми, такие полурастворившиеся – все становится немножко необязательным. Такое впечатление, что эти подростки живут, имея перед собой стенку, что они не чувствуют никаких перспектив. Американская мечта, согласно которой сапожник может стать президентом, хороша ведь не тем, что все бегут в президенты, а тем, что в людей буквально вдавливается уверенность в том, что перед ними нет преград. Это ведь довольно важное ощущение для жизни, особенно в молодости. Когда тебе 18 лет, обязательно должно быть ощущение – я могу быть всем.

– Что же лишает этого ощущения ваших героев?

– Во многом это, конечно, проблема страны, потому что в России всегда были столицы и провинции, и сейчас эта разница увеличилась многократно. Мы снимали в Златоусте в Челябинской области, но стоит отъехать сто километров от Москвы, и ты уже попадаешь на другую планету. Москва превращается в определенный фетиш, а желание вырваться со своей планеты и попасть на какую-то другую и ощущение невозможности сделать это сильно влияют на многих людей.

– Какой вы видите прокатную судьбу своей картины? Все-таки современный зритель без особой симпатии относится к фильмам о трудных подростках из провинции, будущее которых – тюрьма и сума.

– Знаете, в последнее время часто раздаются голоса, что надо упразднить Госкино и систему господдержки, пустить кинематограф в свободное плавание, и тогда мы получим то кино, которое абсолютно отвечает чаяниям людей. Что из этого выходит, мы уже видим на примере телевидения, где, за исключением 2–3 работ, уровень кино очень низок – сверхупрощенная драматургия, сдвинутый к мексиканскому способ рассказа и прочее, прочее… И связано это не с теми людьми, которые это кино снимают, а с требованиями телеканалов. Да, я не могу сказать, что уверен в лучезарном прокатном будущем моей картины, но пока те, кто ее видел, говорят, что скучно не было, уйти не хотелось, история цепляла и вызывала эмоциональное сопереживание. Иной способ завлечь зрителя в кинотеатр я не очень себе представляю. На самом деле кино должно быть разным. И зритель должен быть разным. Сейчас те, кто ходит в кино, – это небольшая прослойка людей. И я не очень доверяю вкусу этого зрителя. Я просто вижу по результатам проката, как даже замечательные с точки зрения чистого развлечения картины зачастую проигрывают откровенно слабым картинам. Поэтому бессмысленно работать только на этого потребителя. Мы же не проститутки, чтобы всем нравиться.

Справка «НИ»

Андрей ПРОШКИН родился 13 сентября 1969 года в Москве. Сын известного кинорежиссера Александра Прошкина («Холодное лето пятьдесят третьего»), Андрей окончил факультет журналистики МГУ, Высшие курсы сценаристов и режиссеров (мастерская Марлена Хуциева). Во время учебы снял курсовую короткометражную ленту «Чудо» (1997). В 1994–2000 годах был вторым режиссером на картинах «Американская дочь» и «Яды, или Всемирная история отравлений» Карена Шахназарова, а также «Русский бунт» Александра Прошкина. В 1998–2000 годах – режиссер телепрограмм на каналах РТР и Ren-TV. В 2002 году Андрей Прошкин дебютировал художественным фильмом «Спартак и Калашников». В прошлом году он снял свою вторую полнометражную ленту «Чучело-2, или Игры мотыльков». Кроме того, Андрей Прошкин является одним из режиссеров телевизионного сериала «Убойная сила-5».