Эротика вместо рабочих

Некоторые факты биографии Чернышева, с которыми можно ознакомиться на стенде у входа в галерею, вполне могут отпугнуть зрителя – по крайней мере того, который не причисляет себя к ценителям социалистического реализма. О нем известно, например, что в молодости он участвовал в обустройстве одной из первых советских сельскохозяйственных коммун, работал сельским учителем, участвовал в ликвидации безграмотности и заведовал избой-читальней в Саратовской губернии, а в 1930-х годах, после окончания Академии художеств в Ленинграде, трудился на Люберецком заводе сельскохозяйственного машиностроения в качестве художника-оформителя. Казалось бы, от человека такой судьбы естественно ожидать, что в творчестве он будет воспевать преимущественно трудовые подвиги и энтузиазм рабочих масс. И Чернышев действительно воспевал мирный и радостный труд простых советских людей: его дипломная работа носила говорящее за себя название «Подписка на заем», а в дальнейшем наиболее значительными достижениями стали фрески, созданные для люберецкого завода, росписи в Центральном театре Красной Армии и панно для Московского метрополитена.

Но на выставке, посвященной столетию со дня рождения художника, можно познакомиться с совершенно другим Чернышевым. Трудясь над своими монументальными проектами, он одновременно писал «для себя», создавая сугубо станковые работы. Если бы эти работы стали достоянием общественности при его жизни, наверняка сказали бы что-нибудь вроде «Борис Чернышев наконец-то обнаружил свое истинное лицо».

Оказалось, что манера автора рабоче-крестьянских полотен может быть мягкой, камерной, меланхоличной и в чем-то даже декадентской. Блеклые тона, размытость контуров, призрачная дымка, окутывающая изображение на картинах... Наконец очевидная любовь художника ко всем оттенкам голубого и синего – все это неуловимо напоминает Борисова-Мусатова, участников «Голубой Розы» и им подобных мастеров начала XX века, что очень странно, так как трудно представить себе нечто более далекое от соцарта, нежели русский символизм. Кажется, что «Голубой лес» или «Крым. Виноградники ночью» вполне мог бы написать Павел Кузнецов, а кавказские работы Чернышева могли бы выйти из-под кисти Мартироса Сарьяна.

Вообще, не зная имени автора, трудно понять, в какое время написаны эти картины. Они не сохранили в себе почти никаких примет эпохи, а ведь писались в 40-е, в 50-е, в 60-е годы, когда избежать отпечатка времени было просто невозможно. Художники могли по-разному относиться к тогдашней действительности, но игнорировать ее было трудно. И тем не менее Чернышев делал именно это – уходил от действительности. Он изображал леса, поля, городские и деревенские дворики, девушек, обращался даже к эротической тематике (серии «Ню», «Двое»), причем изображал так, как будто ничего, кроме этого, нет на свете. Глядя на его дальневосточные пейзажи, трудно поверить, что они писались во время войны. Даже картина под названием «Марш 6-й Гвардейской дивизии по МНР» заставляет обращать внимание сначала на сказочный пейзаж Монгольской Народной Республики, а потом – на какие-то группки людей, про которых даже не сразу понятно, что это солдаты, идущие в бой.

По всей видимости, Чернышев писал станковые работы, совершенно не рассчитывая на то, что они когда-нибудь будут показаны широкой публике. Многие из них напоминают скорее эскизы, нежели законченные произведения. Отсюда проистекает некоторая небрежность в исполнении и то обстоятельство, что ряд картин написан с использованием оберточной или вовсе газетной бумаги вместо холста.

Выставка Чернышева оставляет какое-то двусмысленное впечатление. Чувствуешь себя так, как будто заглянул в чужую интимную переписку или в дневник и обнаружил там нечто глубоко личное, ни при каких обстоятельствах не предназначенное для показа. Иногда раздвоение личности – счастливый дар.