О странностях любви

Новая постановка «Современника» «Пять вечеров» заранее вызывала любопытство критиков: ведь именно с этой пьесы, поставленной в 1959 году Олегом Ефремовым, началась слава молодого «Современника». Руководитель театра Галина Волчек, участвовавшая в том, ефремовском, спектакле в качестве второго режиссера, лишь усиливала интригу, намекая, что мы увидим не римейк старой постановки, а совершенно новый взгляд молодого режиссера «на тех людей, на ту жизнь». На постановку был приглашен ученик Анатолия Васильева – Александр Огарев, а главные роли поделили звезды театра Елена Яковлева и Сергей Гармаш.

На спектакле приготовившегося к ностальгии зрителя первым делом поразили красотой оформления: заснеженное дерево, желтый свет в одиноком окне, кружащийся в воздухе снег и едва различимые вдали сугробы – трудно придумать более подходящую атмосферу для пяти романтических вечеров. В истории о любви шофера Александра Ильина и заводского мастера Тамары, встретившихся после семнадцатилетней разлуки, Огарев увидел вневременную сказку, такую же вечную и универсальную, как миф о Одиссее и Пенелопе. Сценограф Дмитриева не попыталась вернуть нас в конец 50-х и гуманно опустила тоскливые подробности советской коммуналки, в которой по большей части разворачиваются события. Вместо дверей у нее – пустые проемы, вместо стен – легкие прозрачные ткани, а мебель в квартире Тамары исчезает и появляется как в сказке, хоть и видны тени вышколенных монтеров сцены.

Казалось бы, вся эта волшебная атмосфера, сотканная из синеватого света, вкрадчивой музыки, кружащихся снежинок, должна настраивать не только зрителей, но и актеров на романтический лад. Но вот тут и возникает главное несоответствие: с первых минут спектакля герои все, как один, впадают в полуистерическое состояние, много и экзальтированно говорят, нервно смеются и даже танцуют так, как будто это последняя пляска приговоренного на смерть. Всеобщая истерия с бесконечными всхлипываниями, заиканиями, болезненным хрипением, гримасами боли и пусканием слезы продолжается весь спектакль и к финалу утомляет не меньше, чем рефреном звучащая «Милая моя» в надрывном исполнении Юрия Шевчука.

То, что молодые актеры не справляются со своими ролями, совсем не удивительно. Понятно, что Шамилю Хаматову, только в прошлом году окончившему РАТИ, не хватает ни обаяния, ни внутренней харизмы, чтобы играть характерную роль Славы, которая была звездной для юного Табакова. А его партнерше Полине Рашкиной, играющей Катю, приходится много суетиться, таращить глаза и хохотать как безумной в напрасной попытке расшевелить партнера. Но если однообразие игры молодой пары можно списать на недостаток мастерства, то чем объяснить неприятную бледность образов Тамары и Ильина? Елена Яковлева, изображая уставшую от одиночества и ожидания женщину, использует стандартный набор выразительных средств: трясущиеся губы, заикания, громкие всхлипывания, подрагивающий от волнения голос, нервный истеричный смех – эта почти трехчасовая женская истерика на повышенных тонах под конец становится невыносимой. Еще печальнее обстоят дела с образом Сергея Гармаша: он нещадно эксплуатирует свою очаровательную улыбку, а когда требуется разыграть страдание, принимается скалить зубы и напористо хрипеть, добавляя и без того экспрессивным словам излишнего пафоса.

Оторвав историю Ильина и Тамары от бытовых и исторических реалий, режиссер Огарев случайно или (что вероятнее всего) намеренно лишил главных героев всякой индивидуальности, а зрителя – возможности им сопереживать. Его Ильин и Тамара из володинских шофера и заводской работницы перешли в разряд почти метафизических фигур: абстрактный герой возвращается к абстрактной героине, воплощающей всеобщие (а значит, ничьи конкретно) страдания женщин, тоскующих о любви.

Дословно следуя тексту Володина, Огарев не смог передать главного: духа этой самой человечной из советских пьес. И кажется, что лучше бы «Пять вечеров» поставила сама Галина Волчек. И тогда бы разговор о «тех людях и той жизни» не превратился в бесстрастный доклад о некоей любви вообще.