Президент Российской академии художеств Зураб Церетели

– Зураб Константинович, с чем связаны ваши поездки во Францию? Любите погулять по Парижу или все-таки дела?

– Я же посол доброй воли ЮНЕСКО, так что приходится часто бывать в Париже в резиденции ЮНЕСКО, где собираются известные, влиятельные люди, развивающие гуманистические идеи. Послы доброй воли есть по всем миру. Но чем бы я ни занимался, я в первую очередь художник. Не расстаюсь с кистью никогда! Иначе у меня жить не получается. Признаюсь, Париж для меня много значит, люди, которых я встречал во Франции, кардинально изменили мой взгляд на творчество. Впервые я попал в Париж еще студентом в 1964 году. Парижу я обязан знакомству с Шагалом и Пикассо, мне посчастливилось увидеть, как они работают. На моих глазах (я помню, будто это было вчера) Пикассо писал портрет, совмещал один полукруг с другим, и вдруг из ничего родилось очень сильное по воздействию изображение. Именно тогда я понял, что надо быть свободным перед полотном. Работают только интуиция и эмоции. Все идет изнутри.

– Ваша французская серия впервые, кажется, выставлялась лет пять назад в Третьяковской галерее. Ваша Франция за это время как-то изменилась?

– Да, сегодня вы видите абсолютно другие работы, написанные в 2012–2013 годах. Это другой Париж. И я другой. Вы согласны?

– На ваших картинах столько страсти, эмоций, веселья, любви, доброты... Простите, но это так не свойственно людям вашего возраста... Неужели это Париж так вдохновляет?

– Если честно, Париж сегодня – совсем не тот, что раньше. И мой праздник чувств связан лично со мною. Убегая от городской суеты, от ностальгии по прошлому, я взрываю холст яркими красками. Я рисую из души.

– Картины из американской серии не имеют конкретных образов, фигур, отчетливого сюжета. Краски более размытые, композиции более сложные... С чем это связано?

– С Нью-Йорком я дружу тоже уже лет пятьдесят, может, чуть меньше. Сейчас он влияет на меня не так сильно, как раньше. Но в прежние годы я подтягивался под его рост, становился все выше и выше. Именно в Нью-Йорке я остро ощутил, что мне не хватает места, что я могу работать только с большими формами, что большое требует большее. У меня своя мастерская на Манхэттене, и часто в окно слышу джазовую музыку. Наверное, рука под звуки джаза «играла» свой джаз, играла ради собственного удовольствия. Музыка имеет другое изображение. И мне хочется надеяться, что вы «услышите» мои картины. Меня вообще очень волнует вопрос – что останется после нас... Молодежь, во всяком случае та, с которой мне приходилось встречаться, мыслит как-то одинаково, и рисуют все одно и то же. Не различить. Карандашом вообще не умеют пользоваться. Детям дают раскраски. Губят фантазию. Живопись – это джаз. А по раскраскам джаз не сыграешь. Или вообще не рисуют в школе, сразу садятся к компьютеру. Я это не приветствую.

– Каков сегодня ваш взгляд на Москву?

– Это самый мощный город в смысле воздействия на художника. Если не слышать, не видеть Москву, тогда бессмысленно отправляться за впечатлениями в Париж и Нью-Йорк. Москва – город любви. Только здесь выживают настоящие чувства. Только здесь умеют любить. И у меня все самое сильное случалось в Москве. Столица России – самый яркий город самых ярких людей.

– Что у вас в планах на будущее? Вы же не остановитесь на достигнутом?

– Да, я просто не умею не работать. Сегодня утром встал – и сразу к полотну. Раз, раз – и готово. Планы у меня большие. Хочу сделать серию картин, объединяющую разные религии. Работать буду в Тифлисе. Там очень много конфессий. Это город удивительной дружбы. Этого не хватает Москве.

СПРАВКА «НИ»