Композитор Макcим Дунаевский

– Максим Исаакович, в прошлом году состоялась премьера вашего с отцом музыкального спектакля «Веселые ребята». Насколько успешным оказался этот проект?

– По-моему, он не совсем доведен до ума, и поэтому судить о его успешности пока невозможно, хотя поначалу публика очень хорошо восприняла спектакль. Недостаточность рекламы из-за отсутствия денег тоже играет свою отрицательную роль. Вот когда проект будет доведен до того состояния, когда все, кто его делал, будут довольны, тогда можно будет говорить о его удаче или неудаче. Играется он очень редко, и это в данной ситуации хорошо.

– Как профессионал, что вы скажете по поводу того, что все мюзиклы, которые в последние годы шли и идут в России, привозные? Неужели у российского мюзикла нет никакого будущего?

– Я убежден, что советский мюзикл развивался в совершенно верном направлении. В современной России было поставлено несколько хороших мюзиклов, но они остались в тени шумных музыкальных проектов, привезенных из-за границы, а также благодаря большой конкуренции между театрами и недостаточной пропаганде. Из-за границы к нам привезены абсолютно провальные проекты – провальные как с коммерческой точки зрения, так и с художественной. Например, несколько лет назад шел не замеченный ни публикой, ни прессой мюзикл «Дракула». Потом совершенно перестали писать об «Иствикских ведьмах». Думаю, что такая же участь ждет и «Кошек», несмотря на то что постановка сделана по кальке главного спектакля. У нас прижились и выжили только два французских мюзикла – «Нотр-Дам» и «Ромео и Джульетта».

– Еще в Театре имени Моссовета несколько лет идет «Иисус Христос – суперзвезда».

– И очень удачно идет. Не знаю, каким образом он был поставлен, ведь владельцы всегда требуют полной кальки, но у нас он идет по-своему, он несколько адаптирован к России. Кстати, я считаю, что адаптировать спектакли – это самый верный путь. В свое время американцы делали это с европейской опереттой – переделывали ее на свой лад, и таким образом ряд классических оперетт стали классикой Бродвея и тем, что мы называем бродвейским мюзиклом. Не так давно я был на Бродвее, посмотрел несколько современных мюзиклов и могу сказать, что они отличаются от тех многомиллионных в плане бюджета и шикарных представлений, которые идут у нас. Современный мюзикл может быть с одним стулом на сцене и одним столом.

– И это пользуется спросом?

– Стопроцентным. Музыкальные комедии на Бродвее идут в огромных количествах, они просто заполонили его, а их актеры чем-то напоминают стиль выдающихся актеров 30-х годов. В общем, привезенными мюзиклами нас пытались отучить от того, что у нас было. А у нас были самые разнообразные театральные мюзиклы – и «Автоград» Гладкова, и «Хоакин Мурьетта», и «Юнона» и «Авось» Рыбникова, и мои «Три мушкетера». Кстати, мой мюзикл «Мэри Поппинс» до сих пор идет в Петербурге.

Мы еще лукаво разделяем мюзиклы и музыкальные спектакли, а на Бродвее мюзиклом называют все, где есть большое количество музыки, песен, танцевальных номеров. Зачем так сужать понятия? Кстати, «Веселые ребята» из разряда музыкальных комедий.

– Очень заметно, что на различных конкурсах молодых исполнителей звучат в основном песни прошлых лет. Как вы думаете, это ностальгия или тупик – из нового петь нечего?

– Во-первых, старые песни поют не только у нас, но и во всем мире. Даже в благословенной в плане шоу-бизнеса Америке поют старые песни. Если песня выживает через двадцать–сорок лет, то это значит, что она по-настоящему хороша. С высоты времени отобрать песню, которая нравится людям, легче. Этот процесс нормальный, но почему он стал заметен именно сейчас? Раньше исполнителям было запрещено переделывать, переаранжировывать песни. Петь песни разрешалось только в том виде, в каком их сделали авторы, и это был не их каприз, такое было время. Я же всегда приветствовал, чтобы мои песни адаптировали к новому поколению. Это и есть настоящая жизнь песни, иначе прерывается преемственность. Думаю, что благодаря современной аранжировке старые произведения зазвучали по-новому. Многие современные исполнители делают старые песни под себя, но другое дело, что есть варианты плохого качества. Философски говоря, каждому поколению свойственно вздыхать: «Вот раньше песни были! Сейчас таких нет…» Побрюзжать мы все мастера, но есть же объективные вещи, и тенденция создания новых аранжировок старых песен объективна.

Сегодня, например, песня перестала быть ярко мелодичной. Она больше преследует цели импульса, энергетики и движения. Если раньше песня влияла на эмоциональную сферу, то сегодня эта эмоция будится ногами – я говорю о дискотечной музыке. Мелодия в этом случае не совсем и нужна, нужен ритм. Лирика провалилась по одной простой причине – ее сегодня стали писать сами исполнители, участники групп и аранжировщики. Она стала провальной из-за совершенно стертых слов, хотя очень многим такая «лирика» кажется современной. В некоторых случаях сегодняшние лирики говорят напрямую о тех вещах, которые раньше поэты несколько вуалировали. Но тем не менее это нисколько не снимает ответственности за мастерство написания стихов и музыки. Про музыку я даже не знаю что и сказать, а слова настолько слабее музыки, что даже говорить не о чем.

– А как «Ландыши» ругали в советские годы!

– Это теперь классика. Это просто Пушкин какой-то.

– Некоторые ваши коллеги сейчас говорят о необходимости возврата худсоветов...

– Я положительно отношусь к этому и всегда считал, что худсовет необходим. Во-первых, это собрание профессиональных людей, которые могут судить. Для них важен принцип: профессионально что-то сделано или нет. Музыкально это или уровень самодеятельности. Они не должны запрещать ту или иную идеологию, как это было при советском режиме, они должны судить исключительно о профессионализме.

– А у вас были проблемы с худсоветами?

– Были. Меня просили что-то поправить, но замечания были незначительные. Это говорило еще о том, что у меня был вкус и свой внутренний редактор. Он должен быть у каждого. Если его нет, значит, человек или крайне непрофессионален, или авантюрист. Судя по тому, что происходит, таких большинство.

– Раньше песня строить и жить помогала, а сейчас в чем она помогает?

– Сегодня тот жанр исчез. Я по этому поводу нисколько не страдаю, потому что считаю, что каждое время выдвигает свой жанр. Нынешнее время выдвинуло ноги. Конечно, было бы хорошо, если бы был какой-то противовес этим ногам. Советское время выдвинуло жанр массовой песни как песни сплачивающей.

– Но ведь не только патриотические марши сплачивали, но и Утесов.

– Да, в противовес были лирические песни, но основополагающей была песня массовая. Сейчас тоже часто вспоминают «Широка страна моя родная» или «Марш энтузиастов», замечательные песни Соловьева-Седого и Блантера. Они все стали хитами, но все как-то забыли об их огрехах. Сегодня этого жанра нет и быть не может. Сегодня общество стало индивидуализированным, и большую роль играет субъективизм. Большевизм ушел, и новые демократические тенденции признают мнение меньшинства. Наверное, поэтому ушел сплачивающий момент песен. Песни сегодня рассчитаны на разные ниши – так, как это существует, например, в американском шоу-бизнесе. То есть на определенные возрастные ниши, а вот на социальные, к сожалению, нет. Есть старые песни, которые любит старое поколение и которые иногда в хорошем исполнении преподносят современные артисты. Есть молодежная песня, она для совсем юных. Для юных, потому что все молодежные девичьи группы типа «стрелок-белок», «Блестящих», «Виа Гры» и так далее нравятся совсем юным, они и поют их песни. И по музыкальному примитивизму, и по содержанию этих песен – там же абсолютно детское мышление. Основной зритель нашей попсы – дети от 10 до 16 лет.

– Но если посмотреть на выступления некоторых девичьих групп, то складывается впечатление, что им впору выступать у шеста в стриптиз- клубе, а их выступления показывают по главным каналам телевидения.

– Проще говоря – для чего понадобилась эротика? Примитивизм материала и исполнения должен чем-то компенсироваться. Вот они и компенсируют тем, что хотят сексуально привлечь публику, в основном мужскую часть, особенно юношескую. Я с удовольствием посмотрю на формы этих девочек, но ничего другого не смогу воспринять. Шестнадцатилетний юнец вместе с этим впитывает все остальное.

Надо что-то этому противопоставлять, а это очень трудно. Проблема тут не только в том, что у хороших исполнителей нет денег на рекламу. Но и в том, что тот стиль, о котором мы говорили, воинствующий, кричащий, попадающий в самые низменные уголки человеческой души и разлагающий внешне и внутренне. Это давление на самые примитивные струны. И этому надо противостоять.

Кстати, если говорить о проклятом Западе, который у нас воспринимают как знамя, то там все по-другому. Вот там работают и худсоветы, и редсоветы. Там никогда не выпустят в эфир такой безвкусицы, не говоря уже о показе голой или полуголой груди исполнительницы.

Я прожил в Америке девять лет, знаю многих продюсеров лично и совершенно убежден, что они никогда не допустили бы такого, что допускают у нас многие. Мы до сих пор смотрим на Запад и на Америку как на мир чистогана, а там это время уже закончилось. Там люди имеют совесть. Может быть, в каких-то низких слоях общества и могут пойти против совести, но те, от кого зависит что-то в мире или в обществе, не будут продавать свою совесть.

То, что происходит у нас, – очень далеко идущий процесс. Та же коррупция. Она существует не только на государственном уровне, но и на телевизионном – на уровне программных директоров, простых редакторов, маленьких телекомпаний. Везде и все берут деньги с продюсеров и их исполнителей. Поэтому совесть отсутствует начисто! Поэтому мы и слышим весь этот музыкальный хлам и называем его шоу-бизнесом.