Победа министра над бегемотом

Гравюры и темперы Блейка сменили в Белом зале картины Сальвадора Дали. И складывается такое ощущение, что музей окончательно погрузился в безумие: в пучину изобразительных ребусов и шизофренических символов. Уильяма Блейка, поэта, мистика и гравера рубежа XVIII–XIX веков, всерьез считают предшественником сюрреализма и других течений, где важнее не живописное мастерство, а игра воспаленного воображения. И хотя современники к его гравюрам относились скептически, потомки – в том числе ближайшие, прерафаэлиты, – подняли их на щит новаторства. Аура непризнанного и замкнутого гения только усиливала пророческий посыл его странных видений.

Задолго до авангардистов ХХ столетия Блейк парадоксально сочетал слово и изображение. Не только создавал гравюры по известным сочинениям («Божественная комедия» Данте или «Потерянный рай» Мильтона), но и сам писал стихи и поэмы, тут же перекладывая их в зримые символы – одно подстегивало другое. Поэтому экспозицию блейковских работ приходится не только созерцать, но и долго вдумчиво читать (для этого под каждым экспонатом помещены аннотации, не слишком удобные для человека со слабым зрением). И вот тут настигает известное недоумение: порой на словах оказывается совсем не то, что перед глазами, – и наоборот.

Взять, например, самую первую работу в зале – знаменитого «Ньютона». На первый взгляд перед нами образ древнего мыслителя, углубившегося в чертежи. Примерно так же погружены в ученые раздумья философы из «Афинской школы» Рафаэля или позднее великий «Мыслитель» Родена. Но, если верить поэме художника («Ньютон разъял на части свет») и его биографам, Ньютон был Блейку глубоко несимпатичен, а его учение, «разлагающее мир», построенное на материальности и объективных законах – и вовсе противно. Вот и оказывается, что портрет нужно воспринимать в глубоко негативном ключе: получается, что скала, на которой сидит Ньютон, – это его костная мысль, превращенная в камень.

Зато совсем по-другому стоит отнестись к премьер-министру Уильяму Питту. Вообще-то, когда смотришь на сверкающего ангела и мельтешащие вокруг него темные силы, меньше всего думаешь о политике. Но оказывается, это не что иное как «Духовная форма Питта, направляющая Бегемота». Бегемот в данном случае отнюдь не обитатель зоопарка, а некое олицетворение земное слепой силы – например революционная Франция. Так и получается, что каждая новая вещь на выставке ставит привычный здравый смысл в тупик.

Иным посетителям воображение господина Блейка покажется излишне вычурным и болезненным, а многие вещи слишком надуманными и лишенными живых чувств. Другие найдут его пророческим и на века обогнавшим свое время. Шуточное ли дело: в 1819 году Блейк создает изображение призрака, которого, по его словам, он видел воочию. Это «Призрак Блохи» – огромный мутант с горшком, сплошь покрытый чешуйками. Блейковское кровососущее вполне могло бы украсить любой голливудский ужастик.

Впрочем, ближайшие последовали Блейка, английские прерафаэлиты и главный его поклонник Дате Габриэль Россетти, восприняли гравюры анахорета несколько в другом ключе. Они увидели в них особый «внеакадемический» путь искусства. Когда в качестве нового языка используются мотивы средневековья, аллюзии на потаенную эротику и мистику. Именно в этом ключе и подобраны в экспозиции все остальные картины, вплоть до «искореженных» фигур Фрэнсиса Бэкона. К слову сказать, выставку прерафаэлитов в Пушкинском ждали очень давно. И вот они оказались лишь «гарниром» к Уильяму Блейку. Обидно, конечно, но ничего не поделать – английский визионер вкупе с Караваджо – и так уже слишком много.