Боли мало не бывает

Еще до открытия выставки в Государственном музее Орсе ее рекламный ролик наделал немало шума. Сначала шли кадры с коллективной оргией в духе «Парфюмера», а затем из обнаженных извивающихся тел складывалось имя SADE. Получалось, что господин де Сад был первым порнографом и вся экспозиция с черными стенами и высвеченными картинами должна быть «про это». Но рекламная замануха оказалась лишь оберткой, под которой скрывалось дотошное и академическое раскапывание знаков и символов в мировом искусстве, которые перекликаются с идеями маркиза.

Все началось со «Средневековой сцены» Эдгара Дега, одной из ранних картин художника – 1965 года, навеянных итальянским Ренессансом. Группа всадников-воинов расстреливает из луков обнаженных женщин. Комментатор услужливо сообщает, что секс сравним с охотой, а оборотная сторона насилия – сексуальное желание. В том же контексте нужно было воспринимать и знаменитых «Сабинянок» Пикассо: когда лошадь давит обнаженную женщину, раскинувшую руки, – это, само собой, борьба мужского и женского. Между этими картинами, а также «Жертвоприношением» Жерико и страшной сценой убийства Медеей своих детей, созданной Делакруа, затесался небольшой графический портрет Донасьена Альфонса Франсуа де Сада. С трудом верится, что этот испуганный и субтильный юноша вызвал всех эротических демонов XVIII–XX веков, за что сам поплатился, проведя в тюрьме четверть всей жизни (к слову, именно он находился в Бастилии в год французской революции).

Для устроителей выставки Сад – не просто писатель и публицист, он оказывается альтер-эго эпохи Просвещения. Если просветители верили, что мир и общество устроены разумно, де Сад считал, что обществом правит инстинкт. Если просветители возлагали надежду на дух познания и прогресс, маркиз видел лишь плоть и тело, которые, как ни крути, все равно жаждут боли и удовольствий. В качестве иллюстраций к последнему пункту в отдельном зале выставлены мумии Оноре Фрагонара, дяди знаменитого живописца. Он, как выясняется, изобрел способ мумификации, при котором тела с органами наружу можно было демонстрировать почтенной публике. Примерно такое же место, как маркиз де Сад в литературе, в живописи занимал Франциско Гойя – он тоже на темной стороны Луны. Не случайно Гойя разбросан по всей экспозиции.

Наконец, последнее и самое страшное изобретение де Сада – воинствующий антиклерикализм. Если всякого рода извращения ему еще можно простить, то это – издевательство над церковью и ее символами – переходило все границы. Последние залы выставки, где святые заходятся в эротическом экстазе, висят «сатанинские распятия» и резвятся монашки со священниками (образы, навеянные де садовской «Жюстиной»), могли бы стать отличной ареной битвы для наших хоругвеносцев.

Между тем редкий ревнитель благочестия доберется до последней картины – «Песчаной дюны» Бэкона 1983 года – сгустка материи, похожей на распластанное тело. Для этого придется преодолевать огромное количество страдающих и наслаждающихся персонажей. Постепенно выставка превращается в огромный свод всех полотен и листов, где хоть мало-мальски просматривается намек на драматизм интимных отношений. Как известно, у садизма есть одно неприятное свойство: с каждым разом дозу страдания-наслаждения приходится увеличивать. И, судя по всему, кураторы выставки заразились той же страстью: они готовы приписать маркизу ответственность за все, что случилось в истории искусства за три столетия. Тут всерьез задумаешься, не включить ли в обязательную школьную программу «120 дней Содома»?