Дирижер Владимир Федосеев

– Не каждый большой оркестр берется за исполнение произведений совершенно не известных авторов, а вы, напротив, часто исполняете такую музыку…

– Так сложилось исторически, ведь Большой симфонический оркестр был создан как оркестр Всесоюзного радио. И главной его задачей было «нести музыкальное искусство в массы», поэтому раньше БСО всегда исполнял произведения молодых советских композиторов, знакомил с новыми именами. Была тогда у государства такая цель и задача, и на нее выделялись деньги. В Советском Союзе люди много слушали радио, и там постоянно звучала хорошая симфоническая музыка. Представляете, какой стимул для начинающего композитора, услышать свое сочинение по Всесоюзному радио!

– А сейчас что стимулирует российских композиторов?

– Только талант. Это же не музыка для эстрады, которая приносит молниеносную известность и материальные блага. Некоторое время назад я обратился в Консерваторию с предложением ежегодно делать концерты из произведений студентов и аспирантов. Консерватория только должна была помочь нам в организации этих концертов, но никакой помощи мы не дождались, и инициатива наша практически ни к чему не привела. То же самое и на вокальном факультете. Мы хотели на средства оркестра учить молодых вокалистов петь по-немецки и по-французски, но и эта инициатива успеха не имела.

– Почему, на ваш взгляд, подобные инициативы не находят отклика?

– К сожалению, в наше время перед музыкальным образованием ставятся совершенно иные задачи. А между тем люди стремятся к симфонической музыке. В этом году БСО побывал в Мордовии по приглашению главы республики, и я там почувствовал себя первооткрывателем. Мы открыли для жителей Саранска огромный континент под названием «симфонический оркестр». Публика была потрясена. В России выросло поколение, которое никогда не слушало симфонический оркестр.

– БСО носит имя Чайковского. И в репертуаре вашего оркестра много произведений Петра Ильича. А в чем, по-вашему, особенность исполнения Чайковского сегодня?

– В музыке Чайковского – вся моя жизнь. Я его перелистываю, каждый раз в нотных знаках вижу то, чего не видел раньше. Я читал его подлинные партитуры и клавиры, словно видел его руку, которая нервно зачеркивала и переписывала ноты. Правда, у каждого дирижера своя задача. Довольно часто гениальные произведения проваливались, потому что дирижер не смог донести их подлинный смысл. Так, например, произошло с Пятой симфонией Чайковского. Публика не аплодировала, а композитор ушел из зала. Я хочу донести до слушателя всю глубину его произведений. Многие напрасно считают Чайковского сентиментальным. Были времена, когда у нас даже не исполняли его пьесы из фортепианного цикла «Времена года» – якобы они примитивны. Или возьмите Шестую симфонию, последнее его творение. В нем все: рассказ о жизни и смерти, прощание с жизнью без надрыва и слез, отсутствие страха перед смертью, вера. Там слышен очень ясный приход к вечности. Поэтому меня смущало, когда на похоронах партийных деятелей в 1970-х и 1980-х годах в Колонном зале музыканты были вынуждены так играть эту музыку, чтобы выжимать слезу.

– Сегодня музыкальное образование в России переживает не самые лучшие времена. Например, многие ваши коллеги сетуют на то, что трудно найти хорошего исполнителя в оркестр…

– Действительно, чем дальше, тем труднее это делать. Я выбираю музыкантов с осторожностью, даю год испытательного срока, чтобы человек прижился в оркестре, нашел общий язык. Это касается и начинающих, и опытных музыкантов. Гений может испортить всю атмосферу оркестра, и такие случаи у нас были. Весь оркестр дрожал, как в лихорадке. Оркестровый музыкант – это профессия. Можно быть прекрасным солистом, а в оркестре выглядеть белой вороной. В истории музыки были попытки собрать великих солистов и сделать из них оркестр. Получается Лебедь, Рак и Щука. Солисты – это каждый сам по себе. А оркестр – это организм.

– Вы дирижировали многими оркестрами мира. Есть разница в уровне подготовки музыкантов?

– Музыка – уникальный язык, она выдвигает свои требования. Сначала я определяю уровень оркестра и потом снижаю или повышаю свои требования. Есть разные школы, у каждой своя позиция, свои акценты. Французы держат школу по деревянным духовым инструментам. Немцы – по медным, мы – лучшие в мире по струнным. В некоторых оркестрах трудно предъявлять свои требования, настолько они самобытны, например у прошедших венскую школу.

– А что для вас главное? Когда вы считаете свою работу состоявшейся?

– Главное – найти звук. Для меня самое главное в жизни и в работе оркестра – звук. Если нет звукоживописи – считаю, что работа не получилась. Мне кажется, что сейчас разговаривать с людьми нужно звуком, выражать звуком все человеческие чувства. Когда кончается слово – начинается музыка. Это еще Чайковский говорил – когда уже невозможно сказать словами, ты должен сказать музыкой.