Певица Юлия Герцева

– Юлия, до последнего момента заявлялось, что партию Марины Мнишек исполнит француженка Беатрис Урия-Монзон, но из-за операции на колене она отказалась от участия. Вероятно, вас буквально выдернули из спокойной семейной жизни в Швейцарии?

– Можно и так сказать: предложили в последний момент – за пять дней до начала репетиций. Года четыре назад я уже пела Мнишек в постановке Эймунтаса Някрошюса во Флоренции, тогда дирижировал Семен Бычков. Потом эту же постановку перенесли в Венецию. Так что музыкальный материал я знаю и согласилась не раздумывая. Я достаточно суеверный в этом плане человек: если неожиданно предлагают работу и я свободна, здоровье позволяет, нет наслоений на другие проекты, то всегда соглашаюсь. Тем более что здесь русская музыка, а я обожаю Мусоргского.

– Вас часто приглашают петь в русских операх?

– Не могу сказать, что много пою на Западе русскую музыку. Я пела Полину в «Пиковой даме», Марину Мнишек в «Борисе Годунове», Жанну Д’Арк в «Орлеанской деве», и всё. У сопрано более обширный русский репертуар и больше возможностей исполнять русскую музыку на Западе.

– Как вы относитесь к вашей героине-авантюристке?

– Я люблю всех своих героинь.

– Мнишек прожила всего 26 лет и в силу исторических обстоятельств не смогла раскрыть полностью свои таланты…

– Возможно. Кто знает, что ждало бы Россию, если бы у них с Лжедмитрием все удачно сложилось. Пушкин писал, что у Марины честолюбие доведено до бешенства, для нее это самое главное. Она не была яркой красавицей, но ее честолюбие и колоссальная энергетика, видимо, сильно притягивали к ней людей, делали ее необыкновенной. У Мусоргского это очень ярко выражено, ария написана без лирических отступлений, вообще во всей партии никакого лиризма нет. По музыке все достаточно жестко. Если в ней и присутствует кажущаяся мягкость в отношении Самозванца, то это больше драматическая игра. Режиссер Йохан Симонс уловил игру, которую ведет Марина – и с Рангони, и с Самозванцем. И это четко прослеживается в постановке. Марина Мнишек ведет с мужчинами чистой воды политические игры, а не любовные. Партия Марины по сравнению, например, с Марфой (опера Мусоргского «Хованщина». – «НИ»), возможно, и не такая интересная с вокальной точки зрения, но ее роль очень игровая и непростая. Весь Мусоргский такой – без слова и игры, без образного представления ничего не споешь. Даже в партии Марфы, которая более певческая, у Мусоргского очень важно слово.

– Мадридская постановка выдержана в советской символике, есть откровенные намеки на современную Россию и лишь единичные исторические вкрапления…

– К тому, что на Западе без этого практически никогда не обходятся с русской музыкой, мы привыкли, это здесь давно в порядке вещей. Всегда готовлюсь к чему-то более радикальному. Здесь Марина выходит не в неглиже, а в красивом платье, с короной, которую в конце арии я надеваю на голову. Я люблю работать с современными режиссерами и не считаю, что перенос событий во времени обедняет музыку. Наоборот, это обостряет ее восприятие. В театре все имеет право на существование, но сценическое действо не должно идти вразрез с замыслом композитора. И не надо забывать, что музыка в опере – главное.

– Вы записываете альбомы?

– Да, но в последнее время все оперы записывают во время спектаклей – вешают тебе микрофон и вперед. В студиях пишут меньше. Свежая запись – постановка «Самсон и Далила» Камиля Сен-Санса, в которой я пела в дуэте с Хосе Курой, он же был и режиссером спектакля. Хосе Кура – талантливый человек с колоссальной энергетикой, поэтому работать с ним чрезвычайно интересно и как с исполнителем, и как с режиссером.

– Другим вашим знаменитым партнером был Андреа Бочелли…

– Мы с ним не только пели, мы еще и диск записали – «Вертер» Жюля Массне, ставила в Болонье Лилиана Кавани. Я, собственно, из-за этого и ушла из Михайловского театра, потому что не отпускали на постановку. Когда меня начали приглашать петь в Европе, в родном театре пошли накладки, я не могла поехать на гастроли, и пришлось выбирать. Сейчас выступаю в России только как приглашенная солистка.